И гусарик, и Заступенко объявили протест против этого толкования и за разрешением своего спора обратились к батюшке, который тоже стоял на берегу и задумчиво глядел на Тильзит, в котором виднелось необыкновенное движение.
Гусарик подошел к батюшке под благословенье и спросил:
– Скажите, батюшка, зачем это он написал там иже?
– Какое иже? Это не иже, любезный, а французское наш – «Наполеон», значит; а это аз – «Александр».
– Об аз-то, батюшка, я и сам догадался, а вот иже-то меня сбило… Покорнейше благодарим, батюшка.
И гусар, почесав в затылке, отошел к товарищам, чувствуя свое посрамление.
В другой группе солдатиков шли не менее оживленные толки о том, зачем он, Наполеон то есть, назначил свидание с царем русским непременно на воде, а не на земле.
– Зачем! Знамо зачем – от гордости… Он теперь думает о себе, что ему черт не брат, – ну и ломается, как свинья на веревке, – говорит солдатик с Георгием.
– Это точно, что ломается, – вторит другой.
– Затесавшись эта ворона в чужие хоромы и говорит нашему царю: «Жди, – говорит, – русский царь, меня в гости».
– Ишь ты! А вот чего не хочешь ли? – И солдатик рукой показал нечто, чего, по его мнению, Наполеон не хочет. Ну а царь-от и говорит: «Сунься-ко».
– Значит, рыло в крови будет…
– Знамо. А он и говорит: «Досюдою, – говорит, – до Немана, я дошел – досюдою, значит, моя земля; а дотудою, – говорит, – за Неманом – твоя, дескать, земля» – русская, значит; русского царя батюшки. «А вода, дескать, не земля, она ничья – она Божья: так приходи, – говорит русскому царю, – либо ты ко мне в гости на Божью воду, либо я к тебе – оно де и не обидно никому».
– Ишь шельма! Ловко придумал.
– А я, дядя, не то слыхал, – вмешивается третий солдатик.
– А что?
– Да сказывают: он для того хочет с нашим-то в воде встретиться, что как они вдвоем с нашим владеют всем светом, он – этой половиной, а наш – этой, так ежели теперича они, примером сказать, сойдутся вместе, так земля, значит, не сдержит их… такая у них у обоих силища!
– Сила не маленькая, что говорить! Поди, и впрямь земля не выдержит.
– Говорю тебе – не выдержит…
– Где выдержать!
– Да и потому им нельзя встретиться на земле, что за нас опасаются, – пояснял солдатик с Георгием.
– А для чего им за нас опасаться, дядя?
– Как для чего! Мы задеремся с ими, с французами: как бы сошлись маленько, так и драка.
– Это точно, что драка.
– Да еще какая драка, братец ты мой! Потому мы будем опасаться за свово, а они за свово – ну и пошла писать…
– Где не пошла! Такую бы ердань заварили, что ой-ой-ой!
– Верно… А тут бы наши казачки скрасть ево захотели…
– Как не захотеть! Лакомый кусочек… А казаки на это молодцы, живой рукой скрадут.
– Скрадут беспременно… Вон не дале как под Фридландом французский бекет скрали… Велели это Каменнов да Греков – уж и ловкие ж шельмецы! – велели это своей сотне раздеться, да нагишом, в чем мать родила, аки младенцы из купели, и переплыли через реку, да и скрали бекет, а опосля как кинутся на самый их стан, а те как увидали голых чертей, ну и опешили…
– Да, ловкие шельмы эти казаки.
– Где не ловкие! Поискать таких, так и не найдешь.
– Где найти! Продувной народец.
Как бы в подтверждение этого в толпе показался верховой казак, который, перегибаясь то на ту, то на другую сторону, словно вьюн, и делая разные эволюции пикою, покрикивал:
– Эй, сторонись, братцы! Подайся маленько! Конвой идет, конвой дайте место.
