– К тому же бессовестно перетащили в «Бесприданницу» ужимки из другой роли – Кудряша. Или это случайно?
– Вот черт! Я и не заметил, как-то само собой вышло, – растерялся Роман и тут же очень кстати процитировал того же Островского:– «Вам надо старые привычки бросить…»
– Вот именно! – быстро отозвался режиссер. – Цитата в самый раз. И еще, Роман. Побольше резонерства и искреннего возмущения. Примерно так: «…Вон посмотрите, что в городе делается, какая радость на лицах! Извозчики все повеселели, скачут по улицам, кричат друг другу: «Барин приехал, барин приехал…» Ну и так далее. И яду подбавьте, но не слишком. Он все же не круглый дурак, этот Карандышев. Вы поняли?
Роман вместо ответа быстро вошел в образ и с едкой насмешкой проворчал: «Барин приехал, барин приехал…».
– Вот! Уже лучше. Значительно лучше!
Мещерский вернулся к режиссерскому пульту, сел, продолжая разбирать нюансы образа Карандышева:
– Главное, чтобы вы поняли суть этого человека, тогда образ получится цельный, не рваный. Кстати, это вы хорошо придумали. Ну, с платком! Ему мешают руки, да к тому же все время потеют…
– Ну дак ведь… – Барышев шутливо изобразил довольного похвалой простака. – Мы завсегда… Рады стараться…
– Все! Поехали снова! – взмахнул рукой Мещерский. – Действие второе, явление пятое!
* * *
Бульвар у Чистых прудов купался и млел в весенней неге: молодежь спешила на свидания и лодочные прогулки, мамаши и няни с детьми расположились на скамейках в тенистых местах аллей, старики совершали медленный променад, радуясь установившемуся, наконец, теплу.
Мещерский и Тамара возвращались с репетиции. Как-то так получилось, что им оказалось по пути. За разговорами они и не заметили, как забрели сюда, в один из уютнейших уголков Москвы.
– Иван Гаврилович, мне не дает покоя ваша реплика. Насчет моего легкомыслия в образе Ларисы, – насмелилась вдруг затронуть волновавший ее вопрос Тамара.
– Она очень чувственна, эта Лариса, – после небольшой паузы заговорил Мещерский. – За холодной, пустой красотой мужики увиваться не станут. Но она не вульгарная кокетка. Здесь необходим тонкий баланс между истинной страстностью и целомудрием. Так, чтобы, не впадая в альковную пошлость, показать всю глубину, всю силу ее переживаний. Понимаете? Нет, вы стараетесь, я вижу. Но пока не получается…
– Не хватает мастерства?
Мещерский посмотрел на молодую актрису пристальным, изучающим взглядом, улыбнулся уголками губ, неожиданно спросил:
– А вы сами испытали в жизни что-нибудь подобное? Если вопрос кажется бестактным, можете не отвечать.
– Я отвечу, – просто сказала Тамара и лукаво улыбнулась: – Под вашим проницательным взглядом невозможно солгать, поэтому я как на духу. Но прежде хотелось бы уточнить – вы меня о безответной любви спрашиваете или вообще о любви?
– В том, что вы любили, я не сомневаюсь, – серьезно и слегка задумчиво ответил Мещерский. – Меня интересует: обманывали ли вас столь жестоко, как Ларису?
– Странно… Вы вновь уверяете меня, что Лариса – жертва. А я в это не верю.
– Почему?
– Если она поехала с любимым, выбрала его, а не Карандышева и была по-настоящему счастлива, то в чем же ее жертва?
– Но это счастье быстро закончилось…
– А оно, мне кажется, не бывает продолжительным, тем более на всю жизнь.
– Что-то вы загрустили, – улыбнулся Мещерский. – А что если нам зайти во-о-н в то заведение, поужинать? Как вы на это смотрите?
