– Против кого? – спросил я в изумлении.
– Пьеса для игры в доме маркизы уже выбрана, – продолжала она, не расслышав моего вопроса. – Но никто не хочет взять роли Яго, а для меня это очень важно. Не сыграешь ли ты эту роль, Габриэль?
– Я, сеньора!.. Я совсем не умею играть…
Она задумалась, сдвинула брови, опустила глаза и, наконец, вернулась к началу разговора.
– Я удовлетворена! – произнесла она страстно. – Долорес ему неверна, Долорес его обманывает, Долорес выставляет его в смешном виде, Долорес его наказывает… Боже мой! Теперь я вижу, что есть справедливость на земле!
Затем она немного успокоилась, велела мне уйти и когда, позвав свою горничную, вошла в спальню, то до моего слуха долетели ее судорожные рыдания. На просьбы горничной успокоиться и лечь она только ответила:
– Зачем я буду ложиться, когда я знаю, что не усну всю ночь?
Я ушел в мою маленькую комнатку, куда никогда не проникали лучи света. Я лег, огорченный несчастной страстью моей госпожи, но скоро эти мысли отошли на задний план, и я стал думать о моем собственном положении. И, видя в своем воображении чудный образ Амаранты, я уснул крепким, счастливым сном.
VIII
Проснувшись на другое утро, я сразу припомнил все вчерашние события и стал о них думать.
– Когда же наступит час идти к сеньоре Амаранте! – говорил я сам с собою. – Нет сомнения, я попал к ней в милость; впрочем, это не так удивительно, потому что я не раз слышал, что недурен собою… Кто знает, быть может, лет через пять я буду каким-нибудь графом или герцогом. Разве я не слышу, как совсем темные люди, благодаря своему уму и чьей-нибудь протекции, залетают очень высоко? Донья Пепа говорит, что сеньора Амаранта пользуется большим влиянием при дворе; кто знает, быть может, в ее жилах течет королевская кровь? Господи, но что мне сделать, чтоб удостоиться ее милости? Клянусь Богом, что если она поможет мне выдвинуться, я сумею не ударить в грязь лицом! Первое, что я сделаю – это уничтожу бедность в Испании и издам повеление, чтоб на всех рынках понизили цену на съестные припасы для бедных. С Францией у меня не будет никаких столкновений; она сама по себе, а мы сами по себе. А если кто посмеет меня ослушаться, то без долгих разговоров я прикажу снять ему голову с плеч. О, если мне удастся возвыситься, как будет счастлива моя бедная Инезилья! Она уже не будет целые дни гнуть спину за работой. Конечно, Инезилья такая милая и кроткая, что я всю жизнь буду ее любить, но я должен любить также и Амаранту… Но как же я оставлю Инезилью?.. А как же я забуду для нее Амаранту?.. Они обе такие хорошие…
Так размышлял я, лежа в постели и рисуя себе картины будущего. Одно только предположение, что я могу быть любимым женщиной, имеющей влияние при дворе, заставляло меня уже мечтать добиться через нее почестей и славы. Я узнаю в этом испанскую кровь. Мы все и всегда одинаковы.
Я встал, оделся и, взяв корзинку, пошел на рынок за провизией. Дорогой мне пришла в голову мысль, что ходить на рынок слишком унизительно для человека, который, быть может, не сегодня-завтра будет адмиралом, министром или даже королем какого-нибудь маленького королевства.
Оставлю на время мою собственную самонадеянную персону и перейду к воспоминанию о том, какое впечатление производили на народ эти ожидаемые политические перемены. Я заметил, что на рыночной площади многие собирались кучками и о чем-то оживленно толковали.
