– Если сегодня завоюют Португалию, потому что это маленькое королевство, то завтра завоюют Испанию, потому что она большое. Я выхожу из себя, когда вижу радость всех этих сеньоров! Они ликуют, видя на своей земле войска Наполеона, и уверяют, что он идет на Португалию, между тем как ясно, что он точит зубы на Испанию.
– Но ведь говорят, что нет греха, которого не совершил бы этот выскочка…
– Видишь ли, милый мой, – спокойно начал Чинитас, поводя пальцем по острию ножниц, – мне всегда смешны эти слухи. Правда, что это человек честолюбивый, заносчивый, думающий только о собственной наживе, но если он достиг того, что его сделали и герцогом, и генералом, и принцем, и министром, то кто же виноват в этом, как не тот, который дал ему все это не по заслугам? Если завтра тебе скажут: «Габриэль, ты будешь тем-то и тем-то, потому что я этого желаю, несмотря на то, что ты необразованный человек», – что ты ответишь? Ты ответишь: «Я согласен».
– Без всякого сомнения!
– И хотя этот человек сделал много дурного, но половина того, что ему приписывают, – клевета. Ты сам видишь, что теперь его бранят даже те, которые прежде хвалили; все чувствуют его падение, ну, и клевещут. А мне сдается, что мы увидим скоро немало серьезных дел… Я говорил и говорю, что произойдет то, чего никто не ожидает, и что те, которые теперь потирают себе руки от удовольствия, быть может, скоро будут плакать горькими слезами. Вот вспомнишь мои слова!
Эти рассуждения, показавшиеся мне основательными, заставили меня призадуматься. Я тут же решил, что этот умный точильщик будет моей правой рукой, когда я достигну звания государственного секретаря, министра, словом, тех высоких ступеней, на которые я поднимусь с помощью сеньоры Амаранты.
– Во всяком случае хорошо бы, если бы поскорей все это началось. Не правда ли? – сказал я.
– Видишь ли, Габриэль, – ответил Чинитас пророческим тоном. – Мне кажется, что наш наследник не представляет из себя ровно ничего выдающегося… Я говорю тебе это с глазу на глаз, потому что если нас услышат, то сейчас же арестуют. При жизни покойной принцессы Астурийской, – царствие ей небесное! – все говорили, что Фердинанд враг французов и Наполеона, потому что Наполеон помогал Годою, а теперь французы для него первые друзья и Наполеон гениальный человек, и все потому, что он принял сторону принца Астурийского. Это не называется быть положительным человеком, Габриэлильо. Мне сдается, что инфант с большим удовольствием сел бы на испанский престол при жизни своего отца. К этому его побуждает и архиепископ Толедский[3], и многие другие каноники, желающие завладеть выгодными местами. Эти высокопоставленные люди очень честолюбивы, толкуя о благе отечества, думают о высоких должностях, – имей это в виду. Я не учился ни читать, ни писать, а у меня есть своя грамматика, по которой я умею распознавать людей не хуже другого ученого. Мы, темные люди, часто ясно видим будущее. Поэтому я и говорю тебе, что скоро мы услышим о серьезных делах… Вот вспомнишь мои слова!
Когда я простился с Чинитасом и пошел, наконец, домой, я припоминал все слышанное мною сегодня. Каждый судил о политических делах и лицах так, как ему это было удобно. Только один Чинитас был беспристрастен. Я лично находил, что превосходно, если великий завоеватель завладеет маленькой, ничтожной, на мой взгляд, Португалией. Мне казалось, что Годоя, конечно, надо свергнуть и ждать вступления на престол наследника. Приближаясь к дому, я решил, что Чинитас будет мне незаменимым помощником и советником в будущем.
