Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии - страница 40

Кровнородственные связи и отношения личной преданности переплетались, иногда становились неразличимы, часто приводили к конфликтам. Подобные структуры власти свойственны многим раннесредневековым государственным образованиям Западной и Восточной Европы, прослеживаются и в королевстве франков, и на западно-славянских землях[272].

Сакральная легитимация княжеской власти включала в себя сакрально-магический компонент, укорененный в глубокой Древности и подразумевающий непосредственность взаимоотношений князя с миром богов и природных сил. Принятие христианства, инициированное сверху, привнесло в сакральную легитимацию княжеской власти символический принцип, не упразднив магическую составляющую. Структура княжеского дворца представляет для нас интерес как репрезентация взаимоотношений между двумя формами сакральной в своей основе власти.

Княжеский двор состоял из множества построек самого разного назначения и представлял собой замкнутый, самодостаточный организм. На территории княжеских дворов и в непосредственной близости от них располагались языческие капища[273], курганы[274], а сам князь сочетал функции правителя и жреца. Князь обеспечивал святилища долей дани и военных трофеев, «возможно, это была десятая часть поступлений на княжеский двор, перенесенная затем князем Владимиром и на христианский культ»[275]. Реформа язычества и создание единого пантеона богов во главе с Перуном, предпринятая Владимиром Святославичем, была правомерна с точки зрения магического компонента княжеской власти.

С точки зрения сакрально-магических, т. е. непосредственных, взаимоотношений между миром людей и миром богов, князь не был исключительной фигурой – на каждом дворе были свои домовые святилища. Кроме того, сфера сакрально-магического не ограничивалась капищами. Подобно тому, как вся природа была населена божествами, так и все пространства человеческой жизни были полны ими. Все постройки, сохраняя преемственность по отношению к архаическим временам, были медиаторами между посюсторонним и потусторонним мирами. По существу, каждый, так или иначе, вступал в непосредственный контакт с добрыми и злыми силами, «всего лишь», переходя через порог или затапливая печь[276].

Множественность построек княжеского двора, отразившаяся в названии хоромы, начиная с И.Е. Забелина, связывалась с конструктивными особенностями деревянного зодчества, для которого модулем постройки служит бревно, а модулем пространства клеть[277]. Если же предположить, что каждая постройка и каждая функция наделены помимо конструктивных свойств еще и магическими, то хоромность дворов вполне адекватна множественности «непосредственного» присутствия многочисленных божеств языческой культуры. В этом отношении княжеский двор был подобен другим дворам своего времени, не отличаясь от них качественно – разве что размерами и количеством клетей, истьб, сенниц, и, конечно, диапазоном магических функций, имевших отношение к общине в целом[278]. Сам князь по сравнению с остальными членами общины был первым среди равных, но не единственной, исключительной фигурой.

Самое существенное, что происходило на княжеском дворе и отличало его от других дворов, – здесь сосредотачивались прецеденты договорно-даннических отношений, нового, собственно Средневекового типа власти. Летописные сказания о русских князьях были интерпретированы В.Я. Петрухиным в связи с архаическим мотивом «недостачи», отсутствия или нарушения порядка и восполнением этой недостачи: «это один из универсальных этиологических мотивов фольклора, перешедших в раннеисторические тексты»