Его Величество с осуждением и сочувствием покачал головой в некоторой задумчивости, подсчитывая доход, который приходил в казну как подать и процент за помывочные мероприятия. Деньги обычно были такими грязными, не разглядишь, своя валюта или чужая, номерные знаки на банкнотах не просматривались. И ведь кто-то же бросал их в грязь! А все говорят, денег у народа нет. А еще налоги, которые капали в казну, когда отмытая валюта становилась чистой, как слеза. Держать при себе такие деньжищи было несподручно, то инфляция, то деноминация, вкладывали во все что можно и нужно.
– Если они на дороге столько собрать умеют, может, определим их на государственную службу? Пусть бы в казну сразу и собирали. А то жалование платим кому ни попадя, а казна все одно весит меньше жалования!
– Хорошая мысль, – задумчиво произнес Его Величество. – Казначея и сборщика податей потом пристроим куда-нибудь. К привычной-то работе они не приспособлены. Сдается мне, обворовывают нас. Вот откуда у них столько добра? По отчетам не придраться, а глаза другое зрят. С другой стороны, службу государственную несли. Им бы губернию какую, пусть еще поучатся.
– Или депутатами от народа, пусть замалюются, бумага все стерпит, а если жалобу накатают, дальше нас не уйдет, некуда, – пожала плечами Ее Величество. – Внушение сделаем, чтобы не обворовывали нас и народ наш. Наша казна народная, но не до такой же степени, чтобы всякий себе карманы набивал. Стране без них богаче, – она взглянула строго на представших перед нею разбойников и секретаря, который сидел чуть ниже ее и чего-то писал в длиннющем свитке. – Все слышал? – обратилась она к секретарю. – Запиши Указ да народу передай: мол, мы, Наши Величества, раскрыли заговор против народа нашего. Казначей – казнокрад, сборщик податей – дегенерат, все мыслимые и немыслимые бедствия народные от их некомпетентности. Обчищали казну и вывозили за пределы царства-государства, а посему повелеваю…
– Повелеваем! – поправил жену Его Величество.
– Пусть будет по-твоему, – согласилась она. – Не суть важно! Повелеваю извести гнид с лица земли, как вошь поганую. И назначить на место казначея… Подойди-ка сюда, – подозвала она одного из разбойников. – Как зовут-то тебя?
– Пантелей Вороватый. Так меня в народе окрестили, – скромно представился грубоватым голосом солидностью обиженный человек. Был он мелковат и глазки у него бегали туда-сюда, туда-сюда, будто стрелял он ими, присматриваясь к имуществу.
– Знает, как добро считать, – отметила Ее Величество про себя, кивнув на него Его Величеству. – Пана Телея Вороватого… Вроде и звание есть, но звучать имя твое должно, – она прикусила губу и задумалась, – Имя поменять не сложно, если знаешь к чему приставленному быть. А посему звать будем тебя Пан Телей Воровский. Пана Телея Воровского на должность главного казначея. И…
Она уставилась на второго разбойника, которые уже как бы разбойниками не были, получив прощение.
– По батюшке или по матушке, Ваше Величество? – поклонился тот.
– Как есть, оболтус! – всплеснула Ее Величество руками. – Да как же это можно-то под двумя именам жить?!
– Так, Благодетельница Матушка, из цыганских евреев я, так положено у нас. Если одно имя опорочат, второе укроет от позора!
– Да ты что! – удивился Его Величество, присматриваясь к новому казначею и сборщику податей.
Смутные сомнения начали ему подсказывать, что, может, он поторопился. Но сделать со слугой своим волен был в любое время всякое, чего бы не пожелалось, а шанс дать – это святое. За это, может, Бог помилует, если какое наказание должно выйти. Ведь если не судить, то не судим будешь.
