Одного такого – Валентина Подберёзова – он пригласил в загородный дом в Жаворонках. Здоровенный и неуклюжий Подберёзов, которого Герман называл Джонсоном за его спутанные рыжие волосы и слюнявый рот, потоптавшись у ворот и назвав себя в переговорное устройство, оказался на усадьбе, заваленной снегом, распухшим шапками на разлапистых соснах, фонарях освещения; но дорожки прилежно расчищены, а у стеклянных входных дверей демонстративно лежал простой полынный веник. Понимая, что это условность и чудачество хозяина, Подберёзов, заметив глазок видеонаблюдения, поправил маску, старательно обмахнул с обуви несуществующий снег и позвонил в дверь. Когда же она распахнулась, то, слегка пригнувшись, протиснулся внутрь, поздоровался с Чернопутом, попытался с ним обняться, изрядно для этого наклонившись. Продолжение встречи оказалось радушным, да и не могло оно быть иным, ведь когда-то он помогал Герману в издании книг, возглавляя солидное издательство, пока его бизнес не отжала банковская молодёжь – тот бизнес, который и бизнесом-то по-настоящему не являлся, но молодёжь этого не знала.
– Ну, что, дорогой, давно мы с тобой книг не издавали? – боевито спросил Чернопут, пригласив в кабинет, словно подстегнул. – Не взбодрить ли нам себя, тем более что у моего фонда намечаются для этого некоторые возможности?! – доложил он более подробно, словно от Подберёзова что-то зависело, и приглушил голос: – Пользуясь случаем, хотел бы помочь тебе. Ведь ты-то мне помогал в трудные времена… Да сними маску-то?! Есть, с чем выйти к читателю?
– Роман лежит готовый. Рассказов да повестей изрядно накопилось.
Хотя и любезно разговаривал Герман с Подберёзовым, но давнюю обиду помнил, когда тот прикарманил его деньги на издание книги, сославшись на дефолт, хотя до дефолта было полгода. Денег у Чернопута тогда имелось не густо, поэтому и обидно показалось остаться в дураках. Но он никогда не показывал обид, а это совсем плохо для обидчика, если обиженный молча ждёт подходящего случая, чтобы расквитаться. Поэтому теперь, когда в фонд стали поступать значительные суммы от меценатов, Чернопут по-настоящему всё вспомнил.
– Литературный конкурс решили учредить. Чем не подходящий случай, чтобы отличиться. Сам же знаешь, что в наше время необходимо везде «светиться» и уметь подать себя, и, конечно, помогать творческим людям. Думаю, ты вполне можешь возглавить его. На днях читаю в газете, что один из семибратовских стал лучшим поэтом Азии! Вроде ранее и не слышал о нём, а его, оказывается, весь мир теперь знает.
– Есть такой… Пятиминутка, сквозняк! Насмотрелся я на них.
Двадцать лет почти вёл конкурс в городской газете. И что-то не нашёл для себя особой пользы. Зато недоброжелателей нажил массу. Ведь все, кто ни пришлёт работы на конкурс, почему-то считают, что непременно именно их необходимо осчастливить, а не понимают того, что на мне чисто техническая роль: принять работы, подготовить к печати, если они достойны этого, а в конце года раздать жюри, чтобы его члены голосованием определили победителя.
– Ну, это обычная практика!
– Обычная. Да не совсем. Да и меньше становится соискателей, потому что премия в газете копеечная, а в последние годы она и вовсе иссякла.
– У нас другие возможности. Миллион можно получить!
– Значительная сумма. Из-за такой как раз все и передерутся.
– Это и хорошо! Ты сразу окажешься на виду, сразу станешь уважаемым. Ведь принцип «я – тебе, ты – мне» никто пока не отменял.
