Первая брачная ночь, но по сути для нас с Яром – вторая.
Он давно спит, а я, положив голову и руку ему на грудь, смотрю на свое кольцо, массивное, золотое, с пузатым желтым бриллиантом, подмигивающим лунным светом. Я замужем. Не так… Я за мужем. И не нужно быть ясновидящей, чтобы определить, кто в семье из нас главный. Мой муж (странно звучит, непривычно) для власти рожден, он словно соткан из ее властных нитей, а меня пугает ответственность за других. Проще сделать самой, чем поставить задачу, проще взять удар на себя, чем подставить, проще подставиться, чем просить прикрыть.
Я вообще не помню, чтобы кого-то просила, разве что…
– Пожалуйста… пожалуйста, Яр… Не могу больше… еще… пожалуйста…
Сердце ускоряет ритм от воспоминаний, а мне до сих пор не верится, что это я… Нет, то, что противоречиво – на меня похоже, есть во мне двойной знак, хотя и не явный, но чтобы просить…
А память, хитро оскалившись, показывает вырванный из вчерашнего кадр. Мы с Яром одни, в нашей комнате, свадебные тосты остались за дверью, – ступаем по белому ковролину, ступаем, ступаем, пока я вдруг не взлетаю.
– Что ты делаешь? – взвизгиваю от неожиданности на руках Яра.
– Традиция. Забыл сделать это раньше.
– Не забыл, – обвожу пальцем дугу светлых бровей, намекая на свое первое появление в доме.
– Это другое, – отмахивается и, вопреки моим ожиданиям, садится в кресло, поворачивает меня так, чтобы я видела сад, и какое-то время мы молча смотрим в распахнутое окно. Меня удивляет, почему мы сидим в доме, если сделать два шага – и вид откроется значительно лучше, но потом вспоминаю об охране, о камерах и понимаю, что ему хочется немного побыть вдвоем.
Откидываю голову ему на плечо, прищурившись, скольжу взглядом по красным цветам и замечаю, что вон та клумба, правее, похожа на алую простынь в кровати Яра. Оглядываюсь, чтобы сравнить, и попадаю в ловушку насмешливого взгляда.
– Не терпится, мм?
Смутившись, ляпаю первое, что приходит в голову:
– А как называется такое окно в пол?
– Французское.
– А почему в саду цветы только красные?
– Я уже говорил, вспоминай.
Хмурюсь и наконец отвечаю сама себе:
– Потому что ты любишь красный.
Зарабатываю поцелуй-бонус.
– Только красный?
Хмурится как я секунду назад.
– Нет, еще золотой, – накручивает на палец мою прядь, заглядывает в глаза. – И… серый? – его палец кружит возле моего соска. – И бледно-розовый. – Майка ползет вверх, а взгляд Яра спускается. – И белый, с кружевами.
Мой слабый протест, что нет цвета «белого с кружевами», заглушается алчущим поцелуем. Он прав, мне не терпится повторить, потому что, несмотря ни на что, нравится близость с ним. Нравится прижимать бесстыдно к себе, прижиматься к нему и стонать ему в губы, и впитывать его стон, и прокручивать позже в памяти, вот как сейчас, когда он не видит, как снова горят мои щеки…
Он спит, а мои пальцы рисуют узоры на его груди.
Мое тело еще хранит отблески страсти, что мы разделили. Полет, ощущение легкости, взрыв под натиском его языка… это было прекрасно, великолепно, вот только чувство незавершенности не покидало.
