Лигеплац уже проснулся – оделся в яркий, отфильтрованный сияющим лазурным небом свет, загалдел, завыл пароходными и заводскими трубами.
Штефан криво улыбнулся загаженной голубями крыше соседнего дома, почти целиком закрывающей обзор и обернулся.
Крыса сидела в деревянном ящике и сосредоточенно грызла его угол. Дыра была достаточно большой, чтобы крыса могла выбраться, купить на ярмарке двухместную крысиную кровать и затащить ее в ящик, не ставя на ребро.
Он никак не мог понять, что Хезер находит в этих тварях.
Разумеется, ни открытое окно, ни какая-то там крыса Хезер не разбудили. Она спала, прижавшись к стене. Одну руку она, кажется, просунула в щель между стеной и матрасом, а другу запрокинула за голову. Казалось, что она обнимает стену.
– Вечно ты обнимаешься со всякой дрянью. Посмотри на эти обои, Хезер, ну как ты можешь, – вяло пошутил Штефан, пристегивая подтяжки.
Готфрид уже сидел внизу, заняв столик у окна. Хозяйка – дородная женщина с ужасающего размера бюстом – расставляла перед ним тарелки, и ее недовольное пыхтение Штефан слышал с лестницы. Вид у чародея был такой же, как перед левиафаном – глаза полны покоя, на тонких губах блуждает полуулыбка. Казалось, еще чуть-чуть – и он запоет.
– Доброе утро, – сказал Штефан, больше желая нарушить эту сюрреалистичную картину, чем проявить вежливость.
Готфрид улыбнулся ему как только что обретенному брату.
– Штефан! Я заказал нам завтрак, а где ваша прекрасная подруга?
– Дрыхнет, – пожал плечам он, усаживаясь за тот же столик, и спросил уже на морлисском: – Что творится?
– Ее раздражает мой шарф, – голос у Готфрида был почти виноватым. – Думает, я сейчас начну убеждать ее отринуть веру, и Спящий проснется.
– Это вы мысли ее прочитали?
– У нее на лице все написано. Я не умею читать мысли, – укоризненно сказал Готфрид, заправляя за воротник ручное полотенце и прикрывая им петлю.
Штефан только пожал плечами.
Яйца жарили на сале – в белоснежной глазунье тут и там попадались темные пятна шкварок. Сало было старое, пересоленное и, судя по привкусу, брюшное. Хлеб подогрели, но внутри он оставался черствым, а зачем им с утра подали перекрученный с солью чеснок Штефан так и не понял. Это был не самый паршивый завтрак в его жизни, но настроения он не улучшил.
Единственное, что оправдывало эту трапезу – чай. По мнению Штефана, в Кайзерстате заваривали лучший чай – смесь местной ферментированной травы, пыли с мешков, в которых возили чай из Гунхэго и кусочков сезонных фруктов. В чайнике, правда, обнаружилась полусваренная спираль яблочной кожуры, но Штефана это нисколько не расстроило.
– Видели газеты? – начал Готфрид, кончиками пальцев отодвинув почти полную тарелку.
– Нет, – Штефан подобрал коркой остатки желтка.
– Недавно убили Хагана Хампельмана, владельца борделей с механическими девушками. А сегодня – Сатердика Шатта, одного из их инженеров.
– Наверное, это очень волнующая новость и интригующая история, – равнодушно бросил Штефан.
Меньше, чем механические женщины его интересовали только их производители. Он ничего не знал и не хотел знать об этой отрасли экономики Кайзерстата. Знал только, что здесь умеют делать механических людей, неотличимых от настоящих – "пташек" для борделей и "соловьев" для безутешных скорбящих. О копиях умерших он как-то читал пару забавных романов – один сентиментальный, взятый у Пины, а второй – ужасы про сошедшего с ума механического мальчика. Этим его знания ограничивались.
