На втором этаже было четыре окна, все наглухо задёрнутые шторами. На первом – два: одно, крайнее справа, уродливо забитое фанерой, другое, крайнее слева, ближе к мосту, без штор, с облезлыми рамами. По вечерам в нём горел свет от лампочки, низко свисавшей на толстом, допотопном проводе. Внутри же пустота – никого, ничего. Только изредка пробегал мельком какой-то чёрный силуэт. Мужик вроде. Но мы всегда, с самого глубокого детства, знали, что там живёт дьявол.
И вот как-то раз я сказал Ярику вызывающе:
– А что, слабо тебе подплыть и заглянуть в это окно? Давай, Ярик, подплыви.
– А если слабо, то что? – испугался он.
– Если слабо, то ты мне больше не друг, – заявил я.
Это «не друг» вырвалось само собой. У меня и в мыслях не было прекращать дружить с ним из-за того, что ему слабо. Мне хотелось выпендриться перед Ритой. Ярик признался бы, что слабо, а я бы посмеялся над ним победоносно: мол, эх ты, ссыкло. А Рита бы посмотрела на меня с восхищением.
Но всё пошло не так: на его «то что?» моё «не друг». И потом Ярик вдруг вскочил, снял шорты, майку и с каким-то безумным отчаянием с разбегу бросился в речку, забежал в неё по пояс и, замерев на мгновение, заныл.
– Эй, ты что? Что с тобой? Хватит, я пошутил, иди обратно.
– Я не могу! – заплакал он. – Я наступил на что-то острое, больно мне, очень больно.
Я как есть, прямо в шлёпках и в одежде, забежал в воду и выволок оттуда Ярика. А Рита посмотрела на меня уничтожающе холодно.
– Зачем ты ему так сказал? – тихо, но твёрдо выговорила она.
Нам всем здорово попало. Ярик обо что-то сильно поранил ногу и всё лето не выходил на улицу.
Через год – кажется, в августе – прошёл слух, что в том доме кого-то убили, и мы чуть ли не каждый день бегали туда, глядели со своего берега, затаив дыхание, в бледно-жёлтое окно.
Однажды в проёме показалась фигура молодой женщины. Она была голая. Я потом долго не мог уснуть. Перед глазами у меня стояли её вздёрнутые груди и тёмный треугольник внизу живота.
А убили, оказалось, одного забулдыгу в пьяной драке в дешёвой забегаловке, что открылась в фасадной части дома.
Как-то я спросил у мамы:
– Мам, а кто такой дьявол?
Мама ответила хмуро и уклончиво:
– Это зло. А наш мир без зла и боли, что говно без рта и вони.
– А вот говорят, будто бы в том доме у моста дьявол живёт.
– Ах, сынок, дьяволы сейчас во всех домах живут, – сказала она.
В лето между десятым и одиннадцатым классами мы ходили туда редко. У нас появились другие, более интересные места: в центр города – гулять, на дискотеку, в кафе, либо за город – купаться, на природу, в лес – пикники да просто пошататься вдали от родительских глаз.
Лишь один раз мы пришли на старое место, на берег речки возле моста перед домом, где живёт дьявол. Где, как и прежде, бледно-жёлтым светом горело окно с речной стороны. Пришли вдвоём с Ритой. Ярик после телефонного разговора со своей мамой послушно побрёл спать. В то лето полночь на часах для него всегда означало «домой». Его мама строго за этим следила. «У них на троих теперь ни одной головы нет», – так говорила она.
В окне было пусто. Одинокая лампочка на толстом, допотопном проводе, бледно-жёлтый свет, падавший тусклой лунной дорожкой на тёмную гладь реки, и жуткая пустота.
– Как думаешь, что там внутри? – спросила меня Рита.
– Не знаю, – пожал я плечами важно и как бы невозмутимо. – Только вот про дьявола это всё сказки. Нет там никакого дьявола. Живут, наверное, какие-нибудь алкаши. Сидят сейчас, бухают. Кровать какая-нибудь старая… такая… с железными спинками, знаешь, стоит у стенки, стол, а больше им ничего и не надо. Сидят, бубнят хрень всякую спьяну. Нажрутся – и дрыхнут.
