Орган пацана, такой же длинный, худой и косматый, побагровел от вожделения, а с самой его оконечности свисала бесцветная половая сопля.
Первой опомнилась Наташка, вскрикнула, быстро прикрылась тельняшкой, натянув её до колен. Вытаращила на мужа испуганные глазёнки.
Пацан зачем-то бросился к двери. Но Сергей Иваныч встретил его сокрушительным ударом в нос. Тот отлетел к шифоньеру, хлёстко стукнулся об него башкой и, упав, застонал. Из носа обильно пошла кровь.
– Серёж… – заныв, начала Наташка.
– Заткнись, сука, – оборвал её Сергей Иваныч. – Я тебе больше не Серёжа. Завтра же заберёшь свои вещи и уберёшься из моего дома. Поняла? Грубости… Грубости, говоришь? Поверь мне, ты ещё узнаешь, что такое настоящая грубость.
Не помня себя, в горьком, почти бессознательном тумане, он вышел на улицу. Вдохнул чистый воздух. И позвонил младшей дочери:
– Ты была права, дочка. Ангелы есть. И они всё знают.
– Ты о чём, папочка? – заволновалась та. – С тобой всё хорошо?
– Ангелы знают, – повторил он. – Ангелы всё знают. Этот мир груб, дочка. Потому что человек груб. Всюду властвует грубая животность, звериность. Поэтому человек ничего не видит, ничего не чувствует. Поэтому ничего не знает. А мир ангелов чист и нежен. Ангелы не выносят грубости.
Мы всегда, с самого глубокого детства, знали, что там живёт дьявол. Теперь уже никто и не помнил откуда. Может, кто-то из взрослых брякнул, чтобы попугать. Может, когда-то от кого-то из старших услышали. Может, сами придумали… Но это место – старинный двухэтажный дом, а точнее только одно окно в нём – накрепко засело в памяти. Мы боялись его, но часто околачивались, бегали, играли где-то рядом с ним. По вечерам, когда смеркалось, и в окне загорался бледно-жёлтый свет, с любопытным страхом заглядывали в него издалека.
Мы – это я, мой друг Ярик и девочка из моего подъезда, Рита. Ярик, Ярослав, сколько его знаю, был толстым увальнем с мягким, покладистым, но ранимым характером. Он жил в соседнем доме, наши мамы дружили. А Рита – худенькая, молчаливая, с острым, слегка насмешливым взглядом – увязалась за нами прямо с первого класса – куда мы с Яриком, туда и она. Рита мне нравилась. Хотя наши мамы друг друга на дух не переносили. Ей частенько доставалось дома за эту дружбу со мной – и чем дальше, тем больше.
А Ярику доставалось от пацанов. Драться он не умел, да и боялся ужасно. Мне не раз приходилось за него вступаться. Но я-то привык. Без синяков и шишек, как без говна излишек – так говорила моя мама. Ярик же привык во всём меня слушаться. Нам на двоих одну голову в роддоме выдали. Так говорила Ярикова мама.
Как-то летом, на каникулах после седьмого класса, он напрасно меня послушался. Мы сидели тёплым и тихим вечером, медленно тонувшим в ночной темноте, пока ещё не загнали домой, неподалёку от того дома. Сидели и молча глядели на бледно-жёлтое окно, в котором живёт дьявол.
В таких случаях наше место всегда было неизменным – возле моста на берегу речки. Через небольшую неподвижную тёмную речку вёл красивый мост с гранитными парапетами.
А дом стоял на том берегу. Его фасадная часть – белая, ухоженная, с большими окнами – светилась вывесками. Там располагались магазины. Сторона, обращённая к речке, напротив, имела вид неприглядный – обшарпанная стена из красного кирпича, покрытого ржавчиной времени, с рядом маленьких, как в деревенских избах, окошек. Эта стена вплотную подступала к речке, так что вода омывала её.
