Социализм и коммунизм. Для тех, кто не верит в капитализм и рынок, а верит в диктатуру пролетариата. Понятия легко спутать, обгадить и построить нечто совсем не похожее на идеал, который при такой сильной любви индивидуума к власти и деньгам способен существовать только на бумаге и в умах идеалистов или маразматиков.
Сэм верил в гармонию, что все рано или поздно успокоится во вселенной и в мире, а если и суждено потерять работу, скитаться в нищете в поисках хотя бы минимальной оплаты труда, то от судьбы не уйти, какой бы жестокой она не оказалась и поэтому он немого боялся своего будущего.
Конец в качестве всеобщего затухания, возможен ли он? Будет ли предшествовать ему нещадная и жестокая борьба за место под лучами солнца? Как жестоко люди борются перед смертью за последний глоток воздуха в газовой камере? Но разве Земля – газовая камера? Итак, люди умеющие выполнять одинаковую, монотонную работу из года в год, и не задавать при этом лишних вопросов – идеальные люди эпохи производства.
Как и все, Сэм не любил распространяться на счет политики, это было чревато последствиями, все в этом городе, и не только в нем сидели по углам и думали только о своей собственной шкуре. Никто не говорил о политике, если вы чувствуете воздух, вы говорите о нем? Политику чувствовал каждый, как от нее смердит трупами и войной, а сейчас от нее несло трупами нью-йоркеров из ковидников.
Бар пустовал.
Уже стемнело. Бармен стер пену со стойки и вымыл кружки.
Завсегдатаи не рискнули выходить в такой ливень на улицу и идти за выпивкой и поэтому бармен грустил.
Закрывая забегаловку "Олений кусок", он посматривал щенячьими глазами за окно, где городок смывало в овраг. Грустил, грустил и грустил, вместо тревоги, в нем поселилась грусть, он начал тосковать по родным.
Официантка мыла столы до блеска, и в самом дальнем углу зала все еще торчала пара сопляков. Одним из "унылого говна", как их называла Шелби, был сын местного шерифа Арона Джонсона, который вечно покрывал своего отпрыска, когда тот бил кому-то морду.
Вторым пареньком был его поверенный, мальчик на побегушках, заискивающих и вечный говнюк Карл, необразованная деревенщина, без гроша за пазухой. Карл жил с подачек Уэсли, пил за его счет и являлся фактически его "сучкой".
– Свет, наверное, сегодня уже не включат, – сказал бармен Шелби, глядя куда-то в темноту и о чем-то думая, на его лице отразилось разочарование.
– Уже ни к чему, ночь на дворе, – ответила та, – в такой вечер никто не придет не останется на ночь. Нужно закрываться раньше и идти домой, а не ждать с неба погоды!
– Ты права, – кивнул бармен, нелегкая неделька выдалась, не нужно было сегодня и открываться, нужно было и тебя оставить дома и самому оставаться.
Когда Шелби принялась мыть столы рядом с "вонючими говнюками", они стали переговариваться между собой и хихикать.
– Бар закрывается, – сказала им Шелби, – через пять минут.
– Насрать, – ответил Уэсли, – там все равно дождь, милочка, неужели вы выгоните нас на улицу? – Уэсли отпил пива, и сплюнул харчу на пол, – там дождь и мы не допили.
– Да, дождь и что? И я тебе не "милочка", – огрызнулась она, и ушла.
– Вроде ничего зад, – захихикал Карл.
– Мать его, вшивого одноклашки, ответил Уэсли, – я бы ее трахнул и его тоже.
– Так трахни, слабо? – засмеялся пьяный Карл, – слабо? Кишка тонка.
Пьяный Уэсли встал, и опрокинув рукавом наполовину пустую кружку пива, влепил по морде Карлу.
