Он знал, что это детские мысли, но чувства в них вливались совсем не детские – острые и высокие, как флагштоки, даже голова кружилась от них. И это он тоже знал совершенно точно.
Но у бобронавтов не было ничего подобного. Лео боялся себе это проговорить, пока наконец не устал увиливать от внутреннего Лео и не признал: бобронавты отличаются от любой тупой тусовки только тем, что присобачили к себе Бобрую идею, которая шла им, как лифчик носорогу.
Все свои надежды Лео возлагал теперь на боевую бобродружину, куда мог вступить, когда ему стукнет восемнадцать. Но и в дружине было всё то же самое, и военная форма не приближала эгрегор, а только отдаляла его в какую-то совсем уж дальнюю даль. Лео вообще не представлял, как эгрегор сочетается с командами и «так точно».
А может, он просто устал от этого лета, самого дурацкого лета в его жизни, набитого экзаменами, ночным висением в гугле и непонятками с мамой.
***
Раньше она не мешала его бобриной жизни, но и не вникала в неё (а Лео иногда хотелось, чтобы эгрегор начинался с мамы). Она не поддерживала и отца – Лео смутно помнил, как они ругались, и мама кричала – «всю семью угробить хочешь?..»
Одной из причин, толкнувших Лео в бобронавты, был стыд за Авву Дворского, вреднюка и правокача. Лео знал, конечно, что тот искренне заблуждался, но не мог осмыслить: как отец, такой умный и образованный человек, не понимал, что восставать против Боброго Дела плохо? Ведь это так просто, даже маленькие дети понимают. И в школе учителя всегда косо поглядывали на Лео, и только в старших классах, когда тот пошел в бобронавты, стали улыбаться ему и здороваться за руку.
Он никогда не говорил об этом с мамой, но думал, что ей тоже стыдно за отца, и она стесняется говорить о нем. И ещё Лео думал, что мама будет рада сыну-дружиннику…
Но маму как подменили:
– Не лезь! Это тебе не игрушки, как в школе! – вычитывала она ему.
– Какие игрушки? – изумлялся Лео. – Это же Боброе Дело!
Мама кривилась и говорила дикие вещи:
– Будет война – первым попадешь под удар. Не лезь! Твой отец тоже всюду лез, и…
– Какое «тоже»? Как можно нас сравнивать, ма?
– Он – твой отец…
– И что ещё за война?.. Кто на нас нападет-то? Боброплемя самое сильное на планете!
– Почему обязательно «на нас»… – бормотала мама.
– А как тогда?.. Ну что ты несешь, мам, сама подумай! Бобры никогда не нападали и не нападут! Это наша родовая сущность! Сильные не нападают, а защищают слабых и невиновных! Ты же всё это в школе проходила, ма, ну как с иностранкой какой-то говорю, честное слово…
Лео чувствовал себя скверно, будто ему пришлось высаживать маму на горшок или кормить её с ложечки.
***
Первое задание студент и дружинник Леонард Дворский получил в ноябре. Задание было совсем простым: его отряд помогал охранять очередной митинг.
Лео волновался, но «боевое крещение» прошло мирно, как он это и внушал маме, и теперь ей было нечем крыть.
Он впервые видел столько людей, отринувших Боброе Дело. Лео не знал, что их так много. У митингующих были совершенно обыкновенные лица, торчавшие из обыкновенных капюшонов и воротников. Дружинник Дворский искал в них печать мировой опасности и не находил ее. Он знал, что потом, после митинга, кого-то из них брали настоящие боброкопы, и не понимал, что ему думать – то ли завидовать профи, умеющим распознать эту печать, то ли…
Сочувствовать вреднюкам и правокачам – это было бы совсем странно, но Лео почему-то относился к ним, как к больным, из которых надо повыгонять инфекцию, и они снова станут здоровыми и безопасными.
