Андрей отвернулся, сказал, что устал и хочет поспать. Отец же сказал ему: «Хорошо, отдохни. И больше, пожалуйста, так не делай, мы волновались за тебя» – и просто ушел, закрыл дверь и ушел. Он просто растворился, как растворяется сахар в чашке горячего чая. Только чай при этом становится от этого слаще, а ему стало очень горько. Комок, подкативший к горлу, не давал ему плакать. Он просто сжимал все внутри.
«Он хоть знает, что мог меня больше никогда не увидеть, или ему вообще все равно?» – эти вопросы в никуда сильно пульсировали в его голове.
– О чем ты молчишь? – спросила Андрея Даша.
Он обожал свою сестру. Она была какая-то нереальная. И фразы строила такие же инопланетные.
– Сестренка, молчать о чем-то невозможно. О чем-то можно думать.
Надо было знать его младшую сестру, этот бочонок счастья, как он ее прозвал в детстве. Она была очень уперта. Если б не она и Софи, он бы точно сошел с ума, потеряв маму.
Изначальной задачей Софи было сделать так, чтоб дети ни в чем бытовом не ощущали себя сиротами, то есть всегда были накормлены, одеты в чистое, выглаженное и всегда с иголочки, чтоб, естественно, отцу не было за них стыдно перед учительницей, директором школы, тренером. Перед всеми они должны были быть идеальными в идеальном мире. Но он как будто не хотел понимать, что мир рассыпался, мамы не стало, а он продолжал запихивать себя и своих родных в идеалистическую картину. Она не поддавалась, багет ломался, а он не сдавался, будто этот портрет счастливой семьи висит в фамильном замке и не может быть изменен. Ни его состав, ни ощущения тех, кто там нарисован. У художника все идеально и правильно, он не ошибается.
Но отец ошибся, мир продолжал жить, осень сменяла зима, и снова приходила весна, она была уже новая, уже без мамы. Все – иллюзия, и лишь мы решаем, насколько позволяем жизни себя обманывать. Не важно, что и кто думает, гораздо важнее, знаем ли мы себя истинного, слышим ли мы себя настоящего и позволяем ли себе быть здесь и сейчас в мире, в котором иногда грустно, иногда больно, иногда некомфортно. Но этот мир есть, и либо мы его принимаем, либо всю жизнь живем ожиданиями других.
Софи отлично справлялась со своей изначальной ролью бытовой няни, при этом главной своей задачей она считала всестороннее развитие нас, поэтому наряду с чистыми и выглаженными сорочками, которые облекали наши физические тела, более тонкие тела надевали на себя мудрость и знания Вселенной, которыми Софи с нами делилась.
И конечно, будучи коренной парижанкой, она обожала свою страну и могла говорить о ней часами, днями, годами. Она часто нам повторяла, что Франция и Россия – это две сестры, между ними много общего, их очень многое связывает как светлого и радостного, так и печального и трагичного. Рассказывала, как в древние времена очень много наших соотечественников проводили свои дни и месяцы в Париже, что этот город был вторым домом для русских писателей, поэтов и художников. Параллельно с этим рассказами она нас знакомила с известными личностями творческой богемы.
С Софи было очень уютно и тепло. Почти как с мамой. Чтобы это «почти» исчезло, ей не хватало малого – стать нашей мамой. Понятно, что это было невозможно. Но в этой невозможности одним своим существованием в нашей жизни Софи доказывала, что невозможное возможно. Благодаря ей мы выросли, насколько это было возможным в нашей ситуации, открытыми, воспитанными людьми. Она постаралась найти в каждом из нас и вытащить наружу из наших потайных углов все то хорошее, что было в нас. Она часто повторяла нам, какие мы талантливые и как ей повезло, что судьба подарила ей шанс провести какую-то часть своей жизни с нами.
