Однако, несмотря на то, что сладкий дурман кальяна полностью выветрился вместе с дикой головной болью, чувство досады осталось. Я была уверена, что уже к утру это наваждение пройдет, но оно прочными нитями сковывало сознание вот уже сутки. И это злило. Выбивало из колеи. Держало в напряжении.
“Дюнина, он циничный и бездушный сукин сын, который обращается с людьми, как с вещами. Тебя он воспринимает, как предмет из коллекции. Ты в своем уме? Твое любопытство неуместно и до добра не доведет!” - рычала я на себя и, казалось, мне становилось легче. Но едва мои глаза закрывались, я вновь возвращалась то в ресторан, где Коул блистал своей интеллектуальной харизмой, то в комнату, наполненную сладким белым дымом, где видела лицо Коула и касалась пальцами его небольшого шрама. Эти воспоминания заставляли в очередной раз признаться себе - дело было вовсе не в любопытстве или в реакции, вызванной его ладонью на моей шее.
Я не любила врать себе и не любила иллюзий. Нужно было признаться, что, несмотря на его цинизм и хладнокровность, Коул не был простым отморозком. Я чувствовала, что его личность была неординарной, он будоражил мое сознание, отодвигая на второй план и страх, и базовые инстинкты самосохранения, и даже мое незавидное положение Подарка в его руках. Это чувство не поддавалось объяснению и простой логике - ведь я совершенно ничего не знала об этом человеке. Но создавалось ощущение, будто за вечер, проведенный с ним я повзрослела сразу на несколько лет, а в той комнате, наполненной дурманом, я просто отпустила ситуацию и посмотрела на Коула совсем другими глазами, отбрасывая ярлыки, которые сама же на него и повесила, возмущенная его цинизмом.
Сейчас, когда туман ушел, и я признала правду, ощущения были странные - словно передо мной разверзлась вакуумная бездна, через которую был натянут тонкий канат. Мое сердце то стучало как бешеное от адреналина, то замирало от неизвестности и осознания, что я могу сорваться в эту пропасть от любого неверного движения, но меня будто тянуло магнитом пройтись по этому канату. И это были не эмоции или защита психики от того положения, в котором я очутилась. А осознанное желание, как новая цель моего ветра.
Размышляла бы я сейчас так же, если бы попала в руки тому же Хангу или другому человеку? Нет. Я бы сошла с ума. Это была единичная реакция именно на Коула, словно он был для меня не чужим человеком. И это было странно. Очень странно. Как и тогда, когда я спала на его бедре и не почувствовала этого.
Оправдывала ли я цинизм Коула? Нет. Он не скрывал своей натуры и был со мной честен, будто сразу желая расставить все точки над “i”, чтобы я лишний раз не питала иллюзий на его счет. Но сейчас, желая узнать этого человека, я перестала реагировать на отталкивающие меня штрихи, также как и перестала реагировать на его вакуумный взгляд.
С Ильей всё было совсем по-другому. Он был положительной личностью, сразу мне понравился, а Галка называла его “милашом”. Я помню его первые прикосновения, наш первый поцелуй, нашу первую ночь, и все равно, меня так не накрывало. И дело было не в похоти, а именно в ощущении близости. Несмотря на то, что Илья всегда чутко реагировал на мои желания, я словно постоянно настраивалась на него, убеждая себя, что он тот единственный и любимый.
От мыслей меня отвлеки тихие отзвуки мужского баритона где-то на первом этаже, и я застыла у окна. Определенно, это был голос Коула, и, судя по тому, что больше никто не говорил, он либо разговаривал по телефону, либо отдавал очередные распоряжения молчаливому персоналу.
