Тот ничего не ответил. Извлёк как обычно из пакета листовку, провёл по ней кистью и приклеил прямо на подъездную дверь.
– Ты чё, не понял? – озлился крепыш.
И, сорвав только что прилаженную листовку, угрожающе рявкнул:
– Не фига тут свои бумажки развешивать!
Володя по-прежнему был невозмутим и сосредоточен. Он снова нагнулся, снова вынул листовку из пакета, тщательно намазал её клеем и прилепил на то же место.
Мужик опешил. Округлив свои глубоко посаженные, кабаньи глаза и разинув поблёскивающий металлическими коронками рот, он издал какой-то нечленораздельный хрюкающий звук: не то негодования, не то изумления. Он явно не привык, чтобы ему перечили. По всей видимости, Володе «повезло» нарваться на эдакого местного «крутого», «грозу двора», коих, как правило, действительно побаиваются соседи. Подобных типажей, стремящихся устанавливать справедливость так, как они её понимают, встречается немало в провинциальных русских городах: тот машину не там поставил, этот окурки после себя на лестничной клетке оставляет…
Разъярившись уже по-настоящему, мужик скомкал в ладонях вторую листовку и бросил её под ноги.
– Вали отсюда. Быстро! – прорычал он, сжимая увесистые, будто тыквы, кулаки.
«Сейчас ты у меня со всех подъездов зубами эти листовки поотдираешь», – хотел заорать он, но, наткнувшись на Володин взгляд, полный холодной решимости, вдруг закончил иначе:
– Я и в других подъездах твою фигню сейчас посрываю.
Тогда Володя, который всё так же невозмутимо успел достать и намазать уже третью по счёту листовку, вдруг быстро шагнул вперёд и ткнул её проклеенной стороной в физиономию крепыша. А затем, молниеносным натренированным движением, дал подсечку, опрокинув этого поборника коммунальной чистоты в рыхлый сугроб.
– Ну вот ты и проголосовал, приятель! – удовлетворённо произнёс он, слегка возвысив голос.
Его противник, нелепо барахтаясь в глубоком снегу, громко мычал и, схватившись обеими пятернями за лицо, отдирал от него напитанную влагой, вязко приставшую к коже бумагу. А Володя тем временем развернулся и, проворно подхватив пакет, побежал прочь.
– Ур-р-р-р-рою, козёл! – бешено ревел ему вслед крепыш.
Продрав, наконец, глаза, он даже попробовал пуститься в погоню, но тут же неловко споткнулся и снова завяз в снегу, вторично проваливаясь своим грузным телом в его податливую рыхлость.
– Ур-р-р-р-р-рою, сука!!! Ур-р-р-р-рою!!! – разносился по двору его яростный рык.
Володя промчал, не оборачиваясь, через пару кварталов и лишь тогда остановился, переводя дух. Первым делом проверил, не растерял ли на бегу листовки, не выронил ли банку с клеем, после чего, быстро отдышавшись, перешёл уже на спокойный, размеренный шаг.
* * *
Когда он вернулся на «вписку», то она была почти пустой, так как большинство партийцев ещё не вернулись с расклейки. Лишь Глеб с Серёгой, успевшие обработать свои участки раньше остальных, пили чай и оживлённо болтали на кухне, да Дима Елагин разговаривал с кем-то в коридоре по телефону.
Работать партийцам было нелегко. Клей на сильном морозе быстро густел, замерзая, стоило подержать банку открытой хотя бы пару минут. Парни ругались, отчаянно дули на тягучую, стынущую на глазах жижу, на окаменевшую кисть, теребя пальцами её смёрзшиеся ворсинки.
– Ни черта тут чего прилепишь, – бухтел Серёга. – Здесь не листовки – здесь стикеры нужны. С ними-то всё просто: отодрал плёнку с задней стороны – и готово.
