Джекпот - страница 31

Единственное огорчение – Маша. Говорит, не сможет навестить после операции, вынуждена уехать в Канаду. С кем? Отводит глаза. Значит, опять Андрей.

Вечером в четверг приходит сотрудник госпиталя, мексиканец, брить наголо все тело. Грудь, ноги, ну и прочее. Вспоминает Костя историю своего московского приятеля из «почтового ящика», в одном отделе работали. Того аппендицит прихватил, отвезли по «скорой» в Склиф, назначили операцию, нянечка помазок и бритву принесла – брейся. Это вам не Америка, держать специального парикмахера в голову бы никому не пришло. Сделал приятель, что требовалось, положили его на стол, хирург смотрит и глазам не верит: почему вы не побрились? Как – не побрился? – и проводит по щекам. Ржачка началась, операцию на час отложили. В Костином случае все как надо.

К ночи, когда палата пустеет и наступает относительная тишина, прерываемая лишь бормотанием соседа-хасида – вроде молится, пиликаньем монитора, давление и пульс фиксирующего, и приходами медсестер с лекарствами, вновь, как все последние дни, подступают к Косте прежде не посещавшие мысли, днем, при врачах, дочери и друзьях, изгоняемые. Должно быть все хорошо, не то чтобы успокаивает, а приучает себя к пониманию, осознанию этого, дабы не дергаться и не волноваться.

От меня ничего не зависит. Если Бог есть, то он на моей стороне: предупреждает, посылает сигнал, вовремя, до полета в Лас-Вегас, наверное смертельного, укладывает в койку – разве не чудо, не божья благодать… Ну, а если отправлюсь в космос и не вернусь, то… На что потратил ты, Константин Ильич, свою жизнь? На что остальные тратят ее? Наибольшая часть – на скверные, пустяшные, не стоящие усилий человеческих дела, немалая – на безделье; а есть ли такие, кто сызмалетства ценит время, кто знает, чего стоит день, кто понимает, что умирает с каждым часом? Вот и я, пока размышляю, трачу наименьшее возможное количество энергии – квант, расходую летучие секунды, незримую частичку бытия составляющие, следовательно, чуть ближе, на величину частички этой, к финалу, итогу: предполагаю жить, и глядь, как раз… В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди, перед собой, а большая часть ее у нас за спиной – ведь столько лет минуло. Все вокруг нас чужое, одно лишь время исключительно наше, и ничье больше. Только время, ускользающее и текучее подобно ртути. Боюсь ли смерти? Не знаю, всерьез ни разу не задумывался. Смерть – присоединение к большинству, как кто-то из древних сказал. С другой стороны, покуда мы живы, старуха с косой отдыхает, пережидает, а когда ее час пробивает, нас уже нет. Так что смерть не существует ни для живых, ни для мертвых.

И с этой простой до странности мыслью Костя дает себе приказ спать.

В назначенный час, в половине второго дня, везут его в операционную. Едет на каталке, потолки рассматривает, внутри – ни малейшего волнения. Уж не герой ли он? Не похоже. Но волнения и вправду нет. Уколоться и забыться… Колют, через минут несколько не замечает, как отключается. Операция семь часов длится, до девяти вечера. Это Костя потом узнает, когда очухивается. Чуть меньше половины времени этого на подготовку уходит: охлаждение до нужных градусов, как Папанина на льдине, чтоб все процессы жизненные замерли и ни на что не реагировали, разрезание грудины пилой (уже придя в себя, пытается Костя представить процедуру эту и не находит лучшего сравнения, чем с цыпленком табака, готовым к изжарке; говорит об этом другу-редактору, тот Бродского вспоминает, через это же прошедшего: «вскрывают грудь, как автомобильный капот»), подключение к аппаратам искусственного дыхания и кровообращения, извлечение трех сосудов из левой ноги, и лишь затем Вайншток начинает священнодействовать, сосуды эти соединяя с артериями, обходя забитые бляшками участки, – получаются чистые обводные каналы для тока крови.