Я снова посмотрел на Кина, который следил за моим взглядом. Пока он производит впечатление человека не без способностей. Только бы из него не вышел второй Роуч. Учителей английского часто преследует рок – они упорно претендуют на нечто большее, чем простое преподавание в школе. Кончается это обычно слезами; побег из Алькатраса[12] – детские игры по сравнению с бегством от преподавания. Я выискивал в Кине признаки разложения, и должен сказать, что на первый взгляд ничего не обнаружил.
– Однажды я написал к-книгу, – вмешался Тишенс. – Она называлась: «Яванская рукопись и другие…»
– А я однажды прочел книгу, – с самодовольной ухмылкой встрял Пуст. – Ничего особенного.
Изи рассмеялся. Казалось, он забыл о своем faux pas[13] по отношению к Пусту. За соседним столом Джимми хмыкнул и придвинулся ближе к честной компании, но Изи, отвернувшись, старался не встречаться с ним глазами.
– А если взять Интернет… – Пуст сдвинул свой стул на несколько дюймов, заслонив Джимми, и потянулся за недопитым пивом. – Там можно много чего прочесть, если не боишься ослепнуть. Ну, вы понимаете, о чем я…
Джимми отхлебнул шенди, выглядел он немного удрученно. Не такой уж он тугодум, каким его считают, и, кроме того, оскорбление было очевидным для всех. Я вдруг вспомнил об Андертоне-Пуллите, отщепенце из моего класса, который сидел в классе один и ел свои бутерброды, пока остальные играли в футбол.
Я взглянул на Кина – его лицо не выражало ни одобрения, ни порицания, но в серых глазах светилось понимание. Он подмигнул мне, и я улыбнулся в ответ: забавно, что самый многообещающий из наших новичков оказался «солнышком».
Первый шаг – всегда самый трудный. Потом незаконные набеги на «Сент-Освальд» пошли один за другим, придавая мне все больше уверенности, позволяя подобраться все ближе к спортплощадкам, внутренним дворам, наконец, к самим строениям. Проходили месяцы, триместры, и понемногу отцовская бдительность притупилась.
Все шло не совсем так, как он ожидал. Учителя, называвшие его Джоном, относились к нему так же пренебрежительно, как и мальчики, звавшие его Страз. Зимой в Привратницкой было сыро, и нам вечно не хватало денег из-за пива, футбола и его страсти к моментальной лотерее. Несмотря на все его лучезарные идеи, «Сент-Освальд» обернулся для него очередной работой по хозяйству и ежедневным унижением. И так всю жизнь. Не оставалось времени выпить чаю на лужайке, и мама домой так и не вернулась.
Вместо этого отец сошелся с бесстыжей девятнадцатилетней девицей по имени Пепси, которая работала в городе в салоне красоты, чересчур ярко красила губы и любила веселые компании. У нее было собственное жилье, но она часто оставалась у нас, и по утрам отец бывал невыспавшимся и раздражительным, а в доме пахло холодной пиццей и пивом. В такие дни – да и в другие тоже – не хотелось попадаться ему на глаза.
Хуже всего было субботними вечерами. Пиво подхлестывало отцовский норов, и, оставшись с пустыми карманами после разгульной ночи, он обычно выбирал меня мишенью, чтобы излить свою желчь.
– Ты, чертово отродье, – бормотал он за дверью спальни. – Я даже не знаю, мой ты ребенок или нет. Откуда мне знать-то?
И если по моей глупости дверь оказывалась незапертой, то начиналось: он толкал меня, орал, ругался, после чего следовал мощный замедленный удар кулаком, который в девяти случаях из десяти приходился на стену, и пьянчуга растягивался на полу.
