– Сядь-ка сюда, – сказал Нусрет.
Джевдет-бей присел на стул у изголовья и спросил:
– Ну как ты?
– Как? Да так себе. Помираю!
– Нет-нет, ты поправишься!
– Вот и я ему то же самое говорю, – вмешалась Мари, зажигавшая газовую лампу, – а он все свое твердит!
Нусрет сдавил большим и указательным пальцем свои и без того ввалившиеся щеки:
– Если у туберкулезного такое лицо, значит он и недели не протянет.
– Не говори так, пожалуйста! – попросил Джевдет-бей.
– Что, боишься? – спросил Нусрет и вдавил щеки еще глубже. – Боишься смерти-то? Это потому, что ты живешь припеваючи, на дочке паши собираешься жениться. И здоров!
– Не говори так!
Нусрет повернулся к сыну:
– Как я тебе в таком виде? Боишься отца, а? У-у-у! Я – злая ведьма, сейчас я тебя съем. Хо-хо-хо!
Мальчик не знал, смеяться ему или плакать. Человек, которому, казалось бы, следовало тосковать, веселился и шутил. В конце концов Зийя улыбнулся.
– Ох, умоляю, не делай такое страшное лицо! – простонала вдруг Мари.
Зийя понял, что веселье было притворным, и улыбка исчезла с его лица. Казалось, он сейчас заплачет.
Заметив это, Нусрет убрал пальцы со щек и растопырил руками уши:
– Смотри-ка, уши-паруса!
Зийя не улыбнулся. Тогда Нусрет прижал большие пальцы к мочкам ушей, а остальные растопырил вниз. Поняв, однако, что и так сына развеселить не удастся, он обратился к Мари:
– Сходи-ка ты с ним в кондитерскую лавку на углу. Зийя любит куриную грудку[30], купи ему. Поболтайте о чем-нибудь. А мы тут с Джевдетом поговорим.
– Много не говори, не изнуряй себя!
– Ладно-ладно.
Мари взяла Зийю за руку, ласково провела рукой по его волосам. Было в этой женщине что-то такое, что Джевдет-бею хотелось бы видеть и в Ниган, но что именно, он не мог понять. Когда они выходили из комнаты, Нусрет начал кашлять. Только когда кашель прекратился, дверь тихонько закрылась.
– Переставь-ка эту лампу сюда, чтобы я мог видеть твое лицо, – сказал Нусрет. – Я хочу тебя кое о чем попросить. Ради сына…
Джевдет-бей взял со стола газовую лампу и поставил ее на тумбочку между кроватью и своим стулом. В падающем сверху свете лицо Нусрета стало выглядеть еще более изможденным и страшным.
– Где Зийя будет спать? – спросил Джевдет-бей.
– В отеле на углу, вместе с Мари. Надеюсь, ты не думал, что я уложу его здесь, рядом с трупом отца?
– Ну что ты все время говоришь о смерти? – спросил Джевдет-бей, сделав над собой усилие.
– Ха! Брось! В медицинских вопросах ты меня не проведешь. Меня вообще не проведешь. Я и о покушении на султана узнал. Мы с Мари даже поссорились из-за этого. Ты почему мне не рассказал?
– Не хотел тебя попусту волновать…
– Не хочешь, стало быть, чтобы я волновался? Хочешь меня сделать таким же бесстрастным и бездушным, как ты сам?
– Мне просто в голову не пришло сказать, – ответил Джевдет-бей. – В такой суматохе разве вспомнишь!
Он вдруг понял, что его снова, как всегда в присутствии брата, мучает чувство вины. Всю жизнь Нусрет упрекал его во всяких недостатках, и вот опять! «Презираю ли я его? Он умирает, а я живу. Значит, я прав, я выиграл!»
– Молчишь… О чем думаешь?
– Да так, ни о чем.
– Обиделся? Ты должен понимать, что я это не потому говорю, что ненавижу тебя, а потому, что о тебе думаю. Жизнь, которую ты ведешь… Иногда я тебя понимаю. Но вот такие, как ты, никогда не поймут таких, как я. Изгоев никто не понимает. Мы несчастные люди. Не понимаешь… Нет, не слушаешь. О чем ты сейчас думаешь, скажи? Опять о торговле? Чем ты еще сегодня занимался?
