– Чудесно выглядишь! – Заметила Маша, взглянув на подругу.
Она тоже переоделась в трикотажное платье, с довольно глубоким декольте. Волосы непослушной копной струились по плечам.
–Сама такая,– улыбнулась Банни.
– Я уже сказала «спасибо» Ум-Раид, за её чудесные наряды,– кивнула гримерша в сторону довольно грузной женщины у плиты. И под вопросительный взгляд приятельницы пояснила. – Это мама жены моего дяди, бабушка девочек. И это её дом и её платья. Им уже больше сорока лет! Раньше все женщины в Иордании одевались, как мы в Европе, но потом произошла революция. И христианкам, и мусульманкам, запретили носить короткие платья. Ум-Раид говорит, что очень любила свои наряды и знала, что когда-нибудь они вновь пригодятся!
Маша отправилась к женщине, та отошла от печки, чтобы девушка заглянула в духовку.
– Который час? И когда ужин? – Спросила Банни, глотая слюни и осторожно присаживаясь на стул.
– Уже восемь. Сейчас Ум-Раид закончит с рисом, и будем ужинать. А у меня в печи подходят последние булочки, – улыбнулась Маша, взглянув на подругу. – Почти сто пятьдесят штук получилось!
– Для чего они? Зачем так много?
– К нам в гости пришел сын Ум-Раид со своей семьёй. Его и зовут Раид, собственно. Он старший сын. В семье, когда появляется мальчик – его родителей, перестают называть по имени. Отныне они мама Раида и папа Раида.
– А как же зовут твоего дядю? – Заинтересовалась Банни, позабыв про голод.
– До сих пор по имени – ведь он еще не обзавелся наследником. И это его немного нервирует. Но, Рана́ молодая, ей всего тридцать два – успеет! Пока что, дядя Ахмэд отец четырех прекрасных девочек.
– Сколько лет твоему дяде, если не секрет?
– Отчего же – не секрет, конечно. Ему сорок восемь. Он всю жизнь преподает в университете на шара Джама. Там он и познакомился с Рана́ – она была его студенткой.
– А разве на востоке так бывает? – Удивилась модель.
– Любви все возрасты покорны,– вспомнила фразу Пушкина Маша.
Ей нравилось быть носителем двух таких разных и непохожих друг на друга культур. Казалось, что это делает её особенной. И пусть многие над ней смеются и подтрунивают – она может заткнуть их всех, если захочет. И «Евгения Онегина» процитирует, и стихи Омара Хаяма в оригинале прочтет! Вот так.
– Раида, тоже называют Абу-Муса,– продолжила Маша.
– У него есть сын по имени Муса,– сообразила модель.
– Верно. Но ты можешь называть его просто Раид.
– Ты мне чуть позже всё повтори, а то я уже запуталась.
Маша кивнула, и достала из печи булочки. Запах свежеиспеченной сдобы распространился по кухне.
– Сто пятьдесят булочек… Невероятно, – усмехнулась Банни.
– Мужчины уже жарят на гриле мясо. Будем делать гамбургеры,– пояснила Маша. Ум-Раид что-то сказала ей по-арабски, и она живо добавила: – Зря усмехаешься – после ужина нам поручили вымыть всю посуду!
Улыбка сползла с лица модели.
– Хамада! – в кухню ворвалась Зоа́, и с разбега прыгнула на руки к Банни. – Ктир хэллю!
– Ты очень красивая! – перевела гримерша. – А хамада – это по-арабски фея. Как только они увидели тебя спящую, ты им напомнила то ли принцессу, то ли фею с белоснежными локонами.
Опешившая модель покосилась на девочку – у той не хватало двух передних зубов. Но это не портило малышку. Она такая живая! Вжалась в девушку, словно та была ей родной.
– Похоже, кто-то действительно ждал фею. Зубную,– пробормотала Банни, исследуя пальцем, пустую верхнюю челюсть Зоа́. – Ей лет шесть? – спросила она у Ум-Раид, оказавшейся около стола рядом с ней.
