Моей первой остановкой стал дом, укрывший под своей крышей Управление Федеральной антимонопольной службы. Изначально мне приглянулся его государственный собрат, находящейся на другой стороне от проезжей части, и чья золотая табличка у входных дверей сообщала, что внутри облицованных камнем стен обитает некая избирательная областная комиссия. Мне понравилась глянцевая полированная текстура фасада – по граниту я рисовать еще не пробовал и не имел ни малейшего понятия, закрепится ли на нем краска, но рационально взвесив все за и против, я все же оставил эту затею. Иномарки люкс-сегмента, выезжающие с внутреннего двора, камеры, установленные на каждом простенке меж окон и стоящий всего в десяти метрах пост ДПС. Каждый из этих аспектов недвусмысленно сообщал мне, что как только я приложу свой трафарет к манящей стене и нажму подушечкой пальца на кэп баллончика, штраф за вандализм станет неизбежным. Антимонопольщики же жили куда скромнее – здание они делили с аптекой, кофейней и дешевой столовой. Никаких камер, никаких закрытых внутренних дворов, открытый доступ к торцу. Последнее стало решающим фактором.
Пока я нарушал уголовный кодекс, за моей спиной сновали местные, не обращая на меня никакого внимания. Инертность жителей Ч. в моем деле играла мне лишь на руку. Государственные служащие, один из кабинетов которых я видел через ближайшее незанавешенное окно, сидели, подперев свои подбородки ладонями, а второй рукой стуча по клавиатурам. Все как один, затяжное соприкосновение с бюрократией явно имеет последствия в виде потери самобытности. Решив подать им руку помощи, я, закончив с граффити, провокативно оставил свой тег – молот и наковальню, – прямо на стекле окна. Ноль реакции, никто не оторвался от своего монитора. Я сделал все, что было в моих силах, этих ребят уже не спасти.
Следующим остановочным пунктом стала невзрачная и забытая всеми семиэтажка. Будто стесняясь ее вида, город стеснительно запрятал безликое сооружение от одной из своих главных артерий за главным книгохранилищем – публичной библиотекой, что являлась прибежищем интеллектуалов на старый лад, созывая их в свои объятия при помощи языка архитектуры, а именно типичнейшим неоклассицизмом, выдававшим себя восьмиколонным портиком, что подсвечивался в вечерние и ночные часы.
Я решил не трогать библиотеку, которая выглядела вполне себе ничего и без моего косметического вмешательства, поэтому заняться ей мне предстоит лишь тогда, когда с ее фасада отпадет первый кусок штукатурки. Даю на это пару лет. А вот дышащая ей в спину белоснежная образина явно молила о наведении марафета – из украшений на ней был лишь огромный баннер, растянувшийся по всей стене третьего этажа и загородивший собою окна с надписью «аренда помещений». Не могу отказать страждущим
Однажды Ильтс заметил, что он и подумать не мог до знакомства со мною, что граффитисты воспроизводят свои картины более одного раза. Я не был знаком с другими представителями этой сцены, но, как и мой друг, также не встречал подобного. Ильтс предположил, что я делаю это для поиска славы и увеличения охвата аудитории, ведь, тиражируя один и тот же рисунок, его шанс быть увиденным спешащими по своим делам пешеходами возрастает в разы. Может быть, он был прав, просто двигало мною бессознательное. Если же обращаться к версии, уже надиктованной моим сознанием, то я вкладывал в это следующий смысл: будучи художником из завода-колонии, неумело маскирующегося под самый обычный городок, я являлся его потомком (пускай и нерадивым), а, соответственно, и мои необрамленные рамой картины должны кричать об этом каждому случайному зрителю. А что может быть более показательным, как не воспроизведение собственных трудов, вторящее сути фабричного производства?
