Джоконда и паяц - страница 11



Глория ощутила, как что-то в ней неумолимо и необратимо меняется. Она жаждала перемен и противилась им. Она не хотела бы вернуться в прошлое, но настоящее не удовлетворяло ее, а будущего она побаивалась.

Иногда Глорию посещали мысли о покойном муже, о том, что с тех пор, как она овдовела{Подробнее читайте об этом в романе Н. Солнцевой «Копи царицы Савской».}, в ее жизни не появилось новой любви. Впрочем, какая любовь? Разве их с Толиком связывало настоящее чувство? Они тешились самообманом, как большинство супружеских пар.

Образ мужчины, о котором мечтала Глория, был далек от того, кем являлся Толик. Будучи замужем, она боялась признаться себе, что они с Толиком, в сущности, чужие друг другу люди. А теперь она боялась признаться себе, что неравнодушна к карлику Агафону.

Множество «если бы» порождала эта тайная мысль. Если бы Агафон не умер; если бы не его уродство; если бы между ними не стояла завеса непонимания… возможно, она могла бы быть счастлива с самым странным человеком из всех, кого ей довелось встретить.

Но как же тогда объяснить те порывы нежности и желания, которые она испытывала к Лаврову? Внешне он был довольно хорош, но в остальном проигрывал маленькому чудовищу по имени Агафон. Глория чувствовала разницу и ничего не могла с собой поделать. Ее одолевала извечная тоска по идеалу, который недостижим.

«Жизнь проходит, а с того света не возвращаются, – твердила она себе. – Почему бы мне не ответить Лаврову взаимностью? Разве он не доказал свое постоянство и преданность?»

И все же она не решалась сказать ни «да», ни «нет»…

Глава 4

Москва

Как и следовало ожидать, в мастерской загадочного Артынова ничего уличающего хозяина в сношениях с нечистой силой, обнаружить не удалось. Те же стеллажи, драпировки, подрамники, те же недописанные холсты, эскизы, мольберты, палитры, краски, кисти… правда, новее, чем у Рафика, приличнее. В углу приткнулся старый клеенчатый диван с деревянной спинкой. Тот же запах пыли и дерева, приправленный женскими духами. Чувствовалось, что позируют хозяину мастерской в основном женщины. Это же было видно и по эскизам, которые покрывали стены.

Лавров постоял, оглядываясь по сторонам, потом подозвал замершего у двери Грачева.

– Заметил что-нибудь подозрительное?

– Нет, – помотал тот рыжими кудряшками.

– Никакой бесовской атрибутики, никаких знаков дьявола. Что скажешь?

– Так… а какие они, знаки? – растерялся Рафик. – Я в этом не силен.

Лавров выразительно потянул носом, с усмешкой глядя на бывшего одноклассника.

– Серой не пахнет. Исключительно пылью…

– …и духами! – подхватил тот.

– Что будем делать? Устроим обыск?

– Не знаю, – заколебался художник. Рыться в чужих вещах было неловко. Колебания, смешанные со стыдом, отразились на его смущенном личике.

– А чего мы сюда залезли? – вспылил Лавров. – Я на полдороге останавливаться не привык.

Под напряженным взглядом Рафика он начал перебирать коробки на стеллажах, заглядывать в выдвижные ящики обшарпанного бюро, доставленного сюда из какой-то еще довоенной конторы.

– Что мы ищем, Рома? – жалобно спросил художник, вытягивая шею, но не осмеливаясь приблизиться.

– Черта с рогами!

Покончив с бесполезными поисками того-не-знаю-чего, Лавров в раздражении плюхнулся на стул. Отовсюду на него с холстов и бумажных эскизов смотрели молодые красивые женщины – брюнетки, блондинки и рыжие, одетые и обнаженные, с затаенными улыбками на устах. Артынов мастерски изображал чувственный, полуприкрытый ресницами взгляд, который, казалось, неотрывно сопровождал зрителя, куда бы тот ни перемещался.