– у неё своеобразный неудержимый смех, который кто-то сравнил с хохотом гиены…
– когда она входит в комнату с улыбкой, такое впечатление, будто включается свет, а когда уходит – снова выключается…
– Джулия, похоже, так и не научилась до конца различать кино и жизнь…
– есть только две актрисы, которые могут привлечь толпы зрителей в кинотеатры одним своим именем – Джулия Робертс и Барбра Стрейзанд…
– её называют новой Одри Хепбёрн, как и Хепбёрн, Робертс обладает нетипичной для Голливуда красотой…
– её героиня – это оленёнок Бэмби, заблудившийся в дебрях большого города… («Красотка»)
– сама Джулия, при всей своей простодушной открытости, упорно избегает разговоров о превратностях личной жизни…
– Сазерленд назвал её «ледяной принцессой», намекая на её сексуальную холодность и неспособность любить…
– длинноногая, громогласно хохочущая сирена возвращена нации… (после фильма «Свадьба моего лучшего друга»)
– Джулия наивно-сентиментальна: если по телевизору показывают детей-сирот, она тут же хватает ручку и записывает, куда переводить деньги…
– она до сих пор тепло отзывается о бывшем муже Лайле Ловетте и всячески превозносит его таланты: «Я люблю его глубоко и трепетно», «Он один из самых гениальных поэтов нашего времени», «Не могу представить, что его нет в моей жизни»…
– если с прессой она агрессивно-настороженна, то с друзьями – полная противоположность: они в один голос твердят, какая она милая, добрая и какое у неё чувство юмора…
– хотя Джулии удалось покорить вершину под названием Голливуд, она так и не стала актрисой привычного голливудского типа…
– она – королева подтекста…
– её уязвимость и доступность – вот что привлекает к ней и отличает её от остальных красивых женщин…
– она обладает особой озорной привлекательностью…
– худая, почти как тростинка, с длинными ногами и шапкой вьющихся волос, Джулия скорее несуразна, чем элегантна…
– её большие карие глаза и большой рот обладают возможностью передавать даже самые незначительные эмоции на экране…
– ни один мужчина не может устоять перед такой фантастически красивой женщиной…
– от Джулии исходит такое обаяние, такая магия, что невозможно отвести глаза. Господи, а ещё когда она улыбается!..
Я вывел эти три странички на принтер, вычитал, поправил ошибки-опечатки, ещё раз – уже набело, на офсетной бумаге – распечатал, скрепил-сброшюровал степлером и спрятал в папочку, на обложке которой значилось всё то же – «JULIA ROBERTS». Мне жутко нравилось писать, рисовать, читать, произносить это имя – по-английски, по-русски и ещё чёрт знает по-каковски! Julia Roberts… Джулия Робертс…
Джу-ли-я!..
Папочка, конечно, – смешно.
В этом я в папочку – как уж тут не скаламбурить. В этом я в папашу, в папахенцию. Папец мой – ужасный поросёнок. Он просто-напросто скотина – мой фатер. Он взял и бросил нас с матерью, едва-едва мне стукнуло пятнадцать. Да, Джулию её предок в четыре года бросил, а меня мой – в пятнадцать. Только-только самое время подошло-подпёрло, когда собрался я начать с ним обсуждать назревшие прыщами проблемы – ну, там про поллюции, презервативы, онанизм, похмелье и прочие подобные штуковины, которые лучше всего с отцом и обсуждать, если он тебе хороший друг-приятель, – как вдруг мой предок сначала к некоей Соне Ельцер переехал-сбежал, а потом с ней вместе и вовсе – за океан, в Америку. Променял нас с мамой на пархатую жидовку
