— Даже не обнимешь? — улыбаюсь матери, она-то, несмотря ни на что, отходит быстро.
— Обниму, конечно, — мама улыбается в ответ, обнимает меня, качая головой и сетуя, какой я все-таки дурак.
— Хоть бы поинтересовалась моим полетом и самочувствием, — смеюсь, пока мать возмущается моим поспешным решением и ребяческим поведением.
— А чего им интересоваться, когда ты здесь и сияешь, как хорошо начищенный самовар, — справедливо замечает мать, входя в дом.
Плетусь за ней со своим большим чемоданом.
— Отца нет? — спрашиваю, осмотревшись в гостиной. В доме тихо, только со стороны кухни доносится голос Тамары Васильевны — нашей местной Фрекен Бок, отчитывающей Ольку, помощницу свою. Мне порой даже жаль девчонку, ни дня без нагоняя у нее не проходит.
— Дома, — отвечает мать, и вздыхает тяжело, — в кабинете с утра сидит, идиот упрямый, — в выражениях маман никогда не стесняется, что на уме – то и на языке, отец привык, слегка поседел за годы супружеской жизни, но привык.
— Ясно, — пожимаю плечами, — я в душ быстро и спущусь.
Поднимаюсь на второй этаж, туда, где расположены спальни и кабинет отца. Отца, ожидаемо, по пути не встречаю, видно сидит себе, дзен познает, перед встречей с любимым сыном. Ну пусть познает.
Мне в общем-то фиолетово, что он по этому поводу думает, пусть хоть бесконечно дуется, я своих решений не меняю. Раз уж вернулись домой, здесь значит и останемся.
Душ я принимаю быстро и, облачившись в чистую домашнюю одежду, спускаюсь вниз. Отца все также не наблюдаю. В кухне только суетящаяся Олечка, пугающая Тамара Васильевна и мама. Две последние о чем-то мило беседуют, но замолкают сразу, как только в кухне появляюсь я.
— Кормить-то будете? — усмехаюсь, осматривая трех женщин.
Олечка краснеет густо, смешная она все-таки. Откуда-то из глубинки к нам приехала, то ли троюродная, то ли еще какая, племянница Тамары Васильевны, седьмая вода ни киселе, в общем. Хорошая девчонка, пугливая, правда, нелюдимая и молчит все время, только на вопросы коротко отвечает.
— Ты еще больше стал, что ли.
— Вам кажется, теть Том, — смеюсь, обнимаю женщину.
Она мне как вторая мама, с детства меня знает и воспитывает, сколько себя помню, столько она у нас работает. Теперь вот вместе с Олькой, потому что дом все-таки не наша трешка, пусть и крупная.
— Хмм, — за спиной раздается глухое покашливание.
Оборачиваюсь. Отец все же решил почтить нас своим присутствием. Говорить не торопится, меня взглядом только буравит.
— Че, даже не поздороваешься? — пожимаю плечами, протягиваю отцу руку.
Он не особо торопится ее пожимать. Отношения у нас с ним испортились после того случая в лицее, когда я осмелился ему угрожать. Отец мне до сих пор мои закидоны простить не может, да и гордость я его порядком задел. А не нужно было мою женщину оскорблять, пусть даже она так и не стала моей.
В груди опять противно ноет от одного лишь воспоминания об Александровне.
— Я все еще надеюсь, что ты возьмешься за голову и передумаешь, — наконец произносит отец, пожимает мою руку и, не глядя на меня, идет к столу.
Индюк упертый, да только я вот точно такой же. Характером-то я в него.
Олечка с Тамарой Васильевной предусмотрительно исчезают из кухни, чуя надвигающуюся бурю, мама поджимает губы, садится за стол рядом с отцом, но ничего не говорит, видно, что сдерживается. Она тоже не в восторге от происходящего, от отношений между мной и отцом напряженных, но старается в это не вмешиваться. Все же мужики, как-нибудь сами со своими соплями разберемся.
