Не вижу надобности пояснять мораль этой истории. Думаю, вы и так ее поняли.
В пять лет наш сын идет в школу, и я узнаю учительницу начального класса: тогда, в парке, она присела рядом со мной на корточки, пыталась помочь, предсказала в будущем беременности полегче. Она тоже меня припоминает, мы коротко беседуем в коридоре. Я говорю ей, что других детей, кроме сына, у нас нет и теперь, когда он пошел в школу, дни мои заполнятся бездельем и скукой. Учительница добра. Она отвечает: если надо чем-то себя занять, то в местном колледже есть прекрасный арт-класс для женщин.
В ту ночь, после того как наш сын засыпает, муж тянет руку и скользит ладонью по моей ноге.
– Иди ко мне, – зовет он, и я ощущаю спазм наслаждения.
Я спрыгиваю с дивана, красиво разглаживаю юбку и на коленях подползаю к мужу. Целую его ногу, поднимаюсь по ней рукой, хватаюсь за пряжку ремня, высвобождаю мужа из одежд и оков, проглатываю целиком. Он зарывается пальцами в мои волосы, гладит, стонет, вонзается в меня. И я не заметила, как его рука скользнула по моему затылку – не заметила, пока он не попытался подсунуть пальцы под ленточку. Я задыхаюсь, отодвигаюсь так поспешно, что заваливаюсь на спину, в торопливом отчаянии ощупываю бантик. Муж сидит неподвижно, скользкий от моей слюны.
– Иди сюда, – зовет он.
– Нет, – отвечаю я. – Ты будешь трогать мою ленточку.
Он встает, упихивается в штаны, застегивает молнию.
– У жены, – произносит он, – не должно быть секретов от мужа.
– Нет у меня секретов, – возражаю я.
– А ленточка?
– Ленточка вовсе не секрет. Просто она – моя.
– Ты с ней родилась? Почему на шее? Почему она зеленая?
Я молчу.
Он долго ждет ответа. Потом повторяет:
– У жены не должно быть секретов.
В носу щиплет. Я стараюсь не расплакаться.
– Я всегда тебе давала всё, о чем бы ты ни попросил, – напоминаю я. – Неужели нельзя оставить мне это – всего лишь?
– Я хочу знать.
– Тебе кажется. На самом деле тебе вовсе не хочется знать, – сказала я.
– Зачем ты прячешь это от меня?
– Я не прячу ленточку. Но она не твоя, вот и все.
Он опускается на пол рядом со мной, дохнув бурбоном, я отшатываюсь. Слышу какой-то скрип – оба поднимаем головы и видим, как пробегают вверх по лестнице босые стопы сына.
В ту ночь муж засыпает в пылком, горящем гневе, но гнев исчез, как только он по-настоящему уснул. А я еще долго лежу, прислушиваясь к его дыханию, гадая, нет ли у мужчин ленточек – только выглядящих иначе, не как ленточки. Может быть, все мы по-разному отмечены и не всегда это видно.
На следующий день сын дотрагивается до моей шеи и спрашивает, зачем ленточка. Пытается дернуть за нее. Мне нелегко так резко его ошарашить, но приходится, чтобы он усвоил запрет. Я встряхиваю жестянку с монетами. Жестянка резко гремит, ребенок, отшатнувшись, заходится плачем. Что-то важное мы с ним в тот момент утратили и никогда больше не смогли вернуть.
(Если вы читаете эту историю вслух, приготовьте заранее банку из-под газировки, наполненную медяками. Когда доберетесь до этого момента, потрясите изо всех сил жестянкой перед ближайшими слушателями. Проследите, как удивление и испуг сменятся на их лицах обидой. До конца ваших дней на вас, предателя, будут смотреть не так, как смотрели прежде.)
Я записываюсь на курсы искусств для женщин. Пока муж на работе, а сын в школе, езжу в зеленый разросшийся кампус, иду в приземистое серое здание, где проходят уроки рисования. Очевидно, приличия ради обнаженная мужская модель на занятия не допускается, но класс и без того вибрирует энергией – нагое тело незнакомой женщины само по себе удивительно и сложно, есть на что посмотреть и о чем подумать, пока чиркаешь углем и смешиваешь краски. Не раз я наблюдаю, как женщины ерзают взад-вперед на стуле, чтобы кровь отхлынула.
