До двадцати пяти.
Да каждый из них – мультипрофессионал, который может и в строении ядерной бомбы разобраться, чтобы ее обезвредить, и найти общий язык с местными, и прикинуться искусствоведом, если того требует задание. Больше всего меня поразила система обучения и то, что эти люди из себя представляют.
А еще их внутренняя бездна.
Но я опять себе вру, а обещала, что буду честна хотя бы в дневнике. Все ребята интересные, разные, каждый со своим изломом. Но поразили меня не мои пациенты. А один из тех, кто остался у коллеги. Формально мы друг другу никто и поэтому я могу простить себе любые эмоции, хотя они глупы. Честное слово, глупы.
Он вернулся с очередного задания на днях. Я не выдержала и посмотрела досье, по меньшей мере то, которое доступно психологам. Девятнадцать лет, из которых почти три он уже здесь. Доброволец. Он приехал из Треверберга. Сирота. Но не выглядит, как сирота. И не ощущается. Я сидела с книжкой на лавочке у столовой. В какой-то момент почувствовала, что на меня смотрят. Не так, как все тут, не так, как на родине. Я привыкла, что мужчинам нравится моя внешность, но дальше они не заглядывают. Им достаточно клише «Куколка», которое так легко прилепить к миловидной блондинке.
Но в этом взгляде было что-то еще. Я хочу запомнить этот момент, поэтому опишу. Даже если это глупо и я веду себя как идиотка. Я могу казаться идиоткой перед собственным дневником.
Когда я подняла глаза, он стоял, прислонившись спиной к стене столовой и скрестив ноги. Сигарета в зубах, светлые, как у меня, волосы чуть длиннее, чем можно было бы ожидать в армии, но здесь на удивление в плане длины волос никаких правил не существовало, может быть, естественная стрижка помогала им в работе. Хотя этот точно нигде и ни с чем не сольется. Он слишком яркий. Слишком… свежий? Я помню миг, когда наши взгляды встретились, и солнечный день будто бы померк. У него темно-синие, внимательные и очень холодные глаза человека, который видел ужасные вещи. И, скорее всего, делал ужасные вещи. Выглядит взрослым, но что-то выдает истинный возраст, что-то в изгибе губ. Или в еще оставшемся намеке на мягкость черт. Высокий. Страшно высокий. Широкие плечи, атлетическая фигура. Как у всех здесь. Рубашка на груди распахнута, виден загар. На шее какая-то цепочка – блестит, отвлекает.
Мы смотрели друг другу в глаза больше минуты. Я чуть не выронила книгу (надеюсь, зачитанный до дыр Фрейд меня простит). Парень медленно взял сигарету и опустил руку, позволяя пеплу упасть на землю. Я заметила, как сжались его пальцы. Не знаю, обжегся ли он, но не дрогнул. А потом резко разорвал зрительный контакт, бросил окурок в урну и направился ко мне.
Я инстинктивно откинулась на спинку скамейки, тупо пытаясь уговорить себя думать о работе, о своей цели, о диссертации, о чем угодно, но только не о том, что мое сердце впервые за всю жизнь подало голос. А мне двадцать девять! Скоро тридцать. Я медик и психолог и всегда считала, что сказки про любовь с первого взгляда придумывают несчастные женщины, у которых есть лишь один мир – иллюзорный.
Выходит, я тоже такая несчастная женщина. Только иллюзии у меня другие. Иллюзия важности карьеры, фанатичная влюбленность в науку, планы на жизнь. Эта чертова минута перечеркнула все, чем я дышала. И это было глупо.
И сладко.
А сейчас стыдно. Но я пообещала себе описать все честно. Так, как оно было в тот момент. Чтобы запомнить именно таким.
