«Так, у вас хорошо получается, это понятно. Но почему еще, по-вашему, они попросили об этом?» – спросила я.
Элисон смотрела на меня непонимающе, поэтому я предложила ей альтернативный взгляд на события.
«Возможно, вашим родителям было выгодно нагружать вас ответственностью? Это отвечало их потребностям – работать или пить, пока вы заботитесь об их детях? А теперь боссам выгодно сваливать на вас сложные дела и абстрагироваться от проблем?»
«Возможно, – Элисон на мгновение задумалась. – Но это означало бы, что дело не во мне и не в том, достаточно я хороша или нет. Это означало бы, что дело в них и в проблемах, для решения которых я им нужна».
Вот чего ей не хватало. «Слепая зона» скрывала безусловную ценность Элисон как индивида и фиксировала внимание на том, как ее оценивают другие. Она была важна сама по себе, но не представляла никакой значимости для людей, которых поддерживала. Ее оценивали другие за то, что она делала для них. Ее стойкость поощрялась, когда это было выгодно другим, но при этом Элисон теряла свою индивидуальность.
В течение нескольких недель ей пришлось смириться с неприятной информацией, которую ее «слепая зона» скрывала десятилетиями: ошибки, которые совершили ее родители в прошлом, плохое обращение начальников с ней в настоящем и обида, которую она затаила по обоим пунктам. В ходе наших бесед Элисон поняла, как обстоят дела на самом деле, и вернула себе чувство собственного достоинства, которого раньше не замечала. Она высказала свои претензии руководителям и привела в движение механизм изменений на работе, которые защитили ее саму и ее клиентов.
Элисон предвзято относилась к людям и ситуациям, основываясь на своей «слепой зоне». Это означало, что она рассчитывала быть бесконечной поддержкой для других и тяготела к отношениям и ситуациям, которые занижали ее ценность и укрепляли и без того низкую самооценку. Ее мозг, как и наш, был мало озабочен поиском самореализации и больше сосредоточен на продолжении выживания. В знакомых и предсказуемых отношениях, похожих на те, в которых женщина выросла и которые знала лучше всего, была определенная безопасность.
Мы используем прошлое для прогнозирования будущего, а известное – для предсказания неизвестного, даже если этот прошлый опыт зависел от определенных обстоятельств и, вероятно, сформировался под влиянием «слепых зон» других людей. Если рассматривать их по отдельности, то эти обрывки понимания, собранные в моменты субъективной внутренней интерпретации, не могут служить нам и нашему мозгу в качестве фундамента, на котором мы можем строить убеждения и принимать решения. Тем не менее именно этот клубок шаблонов и предубеждений, со всеми присущими ему «слепыми зонами», прокладывает наш жизненный путь. Это происходит, даже если события, на которых он основан, могут казаться нам мелкими, незначительными или непонятными для нашего объективного, взрослого себя. Если мы не перестаем сомневаться в своих убеждениях или поведении, эти предубеждения, основанные на обрывках информации или слухах, могут в дальнейшем определять, ждет ли нас в жизни успех или неудача, будем ли мы полагаться на других или должны идти в одиночку, будет ли мир местом враждебности или надежды. Как обнаружила Элисон, терапевтический процесс именно таков: терапевтический, а не самоуспокоительный. Если мы не остановимся, чтобы оглянуться, мы будем продолжать двигаться вперед в темноте.
