– Граф де Шале! – Предсказуемо, но почему-то вдруг, озарила догадка герцога де Гиза, сразу же возненавидевшего своих соратников за их трусость и за такую проявленную графом неосторожность – один на один шептаний во дворце, где все знают, что стены умеют слышать и видеть, доказательством чему и выступил Генрих. – Он что, меня под плаху подвести хочет! – у де Гиза вновь по привычке зачесалась шея и ослабли ноги в предчувствии возможных на себя наветов и доносительств, от которых одними словами не отговоришься, а вот меч палача в самый раз.
– Да и даже если он ничего не видел и не знает, а только домысливает, то для того чтобы создать интригу и помучить меня, то он никогда не признается в этом. – Герцог де Гиз начинает понимать, что Генрих тот ещё зловредный, полный амбиций герцог, у которого, как оказывается много общего с ним, и он скорей всего ни перед чем не остановится, чтобы принизить его величие. Так что в данном случае есть только один действенный способ противостоять ему – использовать свою глубинную, до степени тупости и непонимания придирчивость ко всему сказанному Генрихом. И раз Генрих такой зрец, то значит, нужно использовать его глухоту, которой подвержены все такого рода не слепцы.
– А я много чего о вас слышал. – Начинает свою словесную, вдавливающую всякий здравый смысл до степени неразумности атаку, герцог де Гиз. – И этого одного хватит, для того чтобы подвергнуть всё вами сказанное, иному осмыслению и истолкованию. – А вот это заявление де Гиза, в некоторой степени, судя по пыланию глаз Генриха, достигло своей цели. Впрочем, Генрих ничего другого, за исключением находчивости де Гиза, не ожидал услышать от своего противника и поэтому ему не потребовалось много времени для того чтобы аргументировано ответить.
– Не мне вам говорить, что при дворе надо обладать огромным здравомыслием и проницательностью, которое есть редкое исключение из общих и, судя по вам и ваших правил, (герцог де Гиз даже вздрогнул), для того чтобы уметь из всего этого скопища словесных вывертов, домысливаний и пересудов, найти здравую и что главное, правдивую мысль. Так что ваше слышать, для меня ничего не значит. – Сказанное Генрихом, в очередной раз, чуть было не замутило мысли герцога де Гиза, уже было решившегося прямо сейчас использовать свою трость в качестве боевого оружия. И только болевое напоминание его ноги, теперь не такой уверенной в ловкости герцога, который в пылу горячности забудется и перво-наперво возьмётся за неё, удержало герцога в руках. И герцог, только усмехнувшись, заявил:
– Я же в свою очередь, хотел бы вам напомнить, о вашем, не меньше моего знании двора, где разумность и правдивость в речах, всегда была редким явлением при дворе. Да и разве такое несовершенство и по большей части эта скупость слова, может быть прилична при дворе, где только облачённые в интриги и художественные узоры слова, как раз обладают самой широкой гаммой своего применения и они, неся в себе столько много значимости, как раз наиболее и целесообразны в своём применении.
– После ваших слов, я даже и не знаю, как впоследствии воспринимать всё вами сказанное, и на каком умственном наречии с вами говорить, герцог. – Генрих своим словесным дерзновением потряс бороду де Гиза, которая закачалась вслед за его головой, не выдержавшей таких намёкливых оскорблений Генриха.
