Многие монастыри в те мрачные века очень неплохо обогатились за счет щедрых даров верующих. Доходило и до курьезов. Известен такой эпизод: во время чумы в немецком городе Любеке обезумевшие от страха жители отдавали монастырям все свое достояние. Когда же монахи из-за боязни заразиться перестали принимать пожертвования и накрепко заперли ворота, народ, ждавший спасения только от Бога и его слуг-церковников, стал бросать принесенные им в дар вещи через монастырские стены.
В чумном XIV веке в Италии жили Франческо Петрарка (1304–1374) и Джованни Боккаччо (1313–1375). Они наблюдали, как по Европе катится волна чумы, и оставили нам ставшие знаменитыми литературные произведения – интересные и ценные заметки о поведении людей во времена массовых эпидемий.
Не все молились о спасении, многими овладевала депрессия, охватывала покорность судьбе. Сутками просиживали люди в корчмах, харчевнях, ища забвения в вине. Другие, подталкиваемые инстинктом самосохранения, пытались убежать от болезни. Бросали все: дом, имущество, семью. Брат оставлял брата, муж – жену, даже родители убегали от своих детей, обнаружив у них признаки болезни.
Люди умирали на полях, на дорогах, в лесах. Лишенные какой бы то ни было помощи, словно проклятые, не только горожане, но и крестьяне ежечасно ждали смерти. Никто не обрабатывал поля, не заглядывал в виноградники и сады. Брошенные животные бродили по окрестностям. Под натиском катастрофы вся нормальная обыденная жизнь человеческого общества дала трещину. Чума не щадила никого – и простолюдины, и знатные богатые, все были равны перед ней. Вот как об этом в историческом романе «Безобразная герцогиня» уже в ХХ веке написал немецкий писатель Лион Фейхтвангер[1]:
«Чума пришла с Востока. Сейчас она свирепствовала на морском побережье, затем проникла в глубь страны. Она убивала в несколько дней, иногда – в несколько часов. В Неаполе, в Монпелье погибли две трети жителей. В Марселе умер епископ со всем капитулом, все монахи-доминиканцы и минориты… Особенно свирепствовала чума в Авиньоне. Падали наземь сраженные кардиналы, гной из раздавленных бубонов пачкал их пышные облачения. Папа заперся в самых далеких покоях, никого не допускал к себе, поддерживал целый день большой огонь, жег на нем очищающие воздух травы и коренья… В Праге, в подземной сокровищнице, среди золота, редкостей, реликвий сидел Карл, король Германский, он наложил на себя пост, молился».
Наблюдались и проявления массового психоза, алогизм в поведении отдельных групп людей, которые, ища каких-то особых средств спасения, какой-то особенной тактики поведения перед угрозой чумы, нарушали все веками устоявшиеся нравственные нормы.
Эти поступки, как писал Боккаччо, «порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной, жестокой цели: избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами; так поступая, воображали сохранить себе здоровье… Собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных… не дозволяя кому бы то ни было говорить с собой и не желая знать вестей извне – о смерти или больных… Другие, увлеченные противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякое желание, смеяться и издеваться над всем, что приключается, – вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днем и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы прослышали, что там есть нечто им по вкусу и в удовольствие».
