Там сесть нельзя было.
На коленях стоял.
Чьи грехи замаливал – неизвестно.
– Но он должен был расти…
– Да нет,
В Шлиссельбург его только шестнадцати лет заточили,
А до того таскали с места на место
Где-то по Архангельской губернии.
– Ты сказал, что его убили…
– Ну конечно! Мы же не в какой-нибудь Европе,
Русские помазанники до того живучи!
Потому-то их всякий раз и убивают.
Послан был к Ивану Антоновичу ангел смерти,
В чине подпоручика по фамилии Мирович.
Размечтался он освободить беднягу,
Ну и стража прикончила обоих.
Тут перестал Теребенёв острить, посерьезнел,
Погрустнел даже.
– Дед мой, Ефим Иванович, мудрый был старик,
Он говорил, что если бы гренадеры
Не возвели тогда Елизавету,
Не разогнали бы курляндскую свору,
То Москва, конечно бы, уцелела,
А на месте Питера было бы опять болото.
Я и сам это прекрасно понимаю,
Но когда первый раз узнал в детстве,
Сам не свой ходил.
Все мне слышалось, как он плачет,
Как он бьется о каменные стены.
Ну а потом привык. Таков наш разум,
Он к чему угодно привыкает.
Ты взглянул бы лучше на мои расчеты.
Мартовские иды…
– Другой раз, Иван,
Отпусти душу на покаяние.
Хватит с меня сорок первого года.
____________________________________
Был человек слепой от рожденья.
И ученики Спасителя спросили:
– Рабби, чей грех человек сей несет?
Свой или родивших его?
– Не ваше это дело, – отвечал Христос.
И даровал тому человеку зренье.
А царю Иоанну была дарована смерть
Как высшая милость, от мук избавленье.
И мы все слепыми приходим в этот мир,
И бредем во тьме,
И как высшая милость
В конце дороги нам даруется смерть,
Чтобы душа о стенки тела не билась.
Жалко ему Ивана Антоновича?
Сердце молчит.
А голова кипит, сейчас разорвется.
Есть в целом мире один лишь человек,
Кого он ни разу жалости не удостоил.
Имя ему Алексей Егоров.
Океан страданий раскинулся вокруг,
И он по волнам его проходит,
Как по твердой суше.
Но если ближнего любишь,
То его страданьем страдай,
И за грехи его со стыда сгорай,
И кто же здесь ближний, кто дальний?
– Вот он приблизился, этот Иван,
Умерший полвека назад,
И еще мириады из тьмы времен на меня глядят.
Ангелы Божии к Егорушке спустились,
Дохнули на него любовью,
Отерли слезы.
А потом опять поднялись,
И так расцветили небо.
Залюбовался Егорушка закатом.
……………………………………………………
……………………………………………………
– Едем! Едем! —
Он готов расцеловать Карту.
Жаль, что нету Глобуса,
Он прижал бы его к сердцу.
Морем в Германию, из Гамбурга в Дрезден.
Из Дрездена до Вены.
Дрезден и Вена!
Там столько всего собрано!
От одного перечисления дух захватывает.
А от Вены рукой подать до Милана.
Медиолана, – с наслаждением выговаривает Мартос,
И также он всегда произносит Амброджотто.
____________________________________
Тихон старательно укладывает вещи.
– Да ну их, вещи! Там тепло, как в раю,
Налегке поедем.
____________________________________
Вот он, жилой корпус Академии художеств.
Тот же ребенок в окне. Как он вытянулся за год.
Никакой это не мальчик,
Это Вера, одна из младших Мартосовых дочек.
Егорушка взбежал по лестнице,
Подошел к ней, показал глазами на небо
И спросил с пониманием: – Есть там что-то, Верочка?
Девочка огляделась – не слышит ли кто —
И в тон ему отвечала:
– Конечно есть, Алексей Егорович,
Потому и хочется смотреть,
А как сказать – не знаю.
Тут Мартос и жена его появились шумно,
Поздравляют Егорушку, обнимают.
– Мы, Алешенька, гостей на завтра созываем
На торжественный обед в честь твоего отъезда.
____________________________________
