– Да, – пискнула девочка, поднимая руки к груди и крутя-ломая пальцы. – Да, – повторила она чуть громче.
– Вы про меня никому не говорили? – строго спросил мужчина.
Кате показалось, что она начала различать его силуэт: он сидит на корточках, поднеся ко рту руки, сложенные рупором.
– Н-нет, – ответила девочка, – никому. Насколько я знаю. Никто никому ничего не говорил.
– Это хорошо. – Голос мужчины приободрился. – Это вы молодцы. Хвалю. Верные данному обещанию ребята. Молодцы!
– С-спасибо, – с запинкой процедила Катя.
– Я пойду назад, в шалаш, – прошептал мужчина. – Вы сегодня ко мне не приходите. Завтра приходите. Хорошо?
– Да.
– Ты поняла, что сегодня не надо приходить? Только завтра. Утречком. Часиков в девять-десять. Если сможете, конечно. А не сможете, тогда – как сможете.
– Хорошо. Завтра, в девять часов, не раньше.
– Вот и умничка. Принесите чего-нибудь пожрать, да побольше. Ну и попить, конечно. А ещё мне до зарезу надо курева. Уж постарайтесь, очень прошу. Всё одно чего, лишь бы покурить было. Умоляю!
– Ладно.
– А теперь ступай. До завтра!
– До завтра.
– И ни гугу! – раздалось в спину Кате.
Она повернулась и всмотрелась в кукурузу, сказала:
– Конечно, я помню.
Она ничего не увидела, – прежний раз ей, верно, померещилось, что она видит, как он сидит на корточках, держа руки возле рта, сложенные рупором. «Показалось…»
– Иди, иди! Чего встала? Не привлекай внимания.
Катя не пошла, Катя побежала, неловко и неказисто вскидывая ноги, придерживая руками платье, путаясь в траве облепленной холодной вечерней росой.
Катя не поняла, можно ли ей сию же минуту рассказать мальчикам о возвращении мужчины.
«У? Можно ли?»
С другой стороны, если он сказал, чтобы они приходили к нему завтра, значит завтра, поутру, ей всё равно надо будет вводить ребят в курс дела. Правильно? Вроде бы так. И кто-то из них может оказаться занятым, кто-то закопошится или засуетится, спеша собрать угощения-подношения, кто-то растеряется, а то и перепугается.
«Как я. Как я», – повторила Катя и опять смутилась, подумав о том, что ей надо снова встречаться с мальчиками, – а они сейчас дома, и не одни, с ними их родители, и не известно, в насколько потребном виде те находятся, и неизведанно, в каком они настроении.
«Остаётся надеяться, что мальчики сидят где-нибудь вместе, – подумала Катя. – Глупая, уже почти одиннадцать. Они наверняка сидят по домам».
Катя прошла через свой огород и выглянула на деревенскую улицу.
Тихо.
Она посмотрела на самосвал у дома Потаповых.
И услышала:
– Би-бииии!
Катя обрадовалась:
«Митька! Митька снова залез в кабину и рулит, крутит баранку. Вот удача! Он всё-всё скажет остальным. Он шустро обежит их и всё скажет».
Лёгкой газелькой подбежала Катя к самосвалу и постучала в дверцу водителя, при этом она широко улыбалась и лучезарно блестела глазами. Она приветливо замахала рукой.
Митя деловито опустил боковое стекло, деловито спросил:
– Чего тебе? Хочешь залезть?
– Не… – Катя цвела. – Мужик нашёлся!
– Что? – Митины глаза сделались обалделыми.
– Мужик, мужик нашёлся! Я сидела за огородом, а он в… из кукурузы засвистел и сказал, что он вернулся, и ждёт нас всех завтра к девяти-десяти часам утра с едой и водой, – выпалила Катя.
– Ух-ты, здорово! – Митя ожесточенно завертел рулевым колесом. – Би-би! – Он изобразил, как жмёт на кругляш в середине руля, и повернулся к Кате, показывая весёлую мордочку, трясущуюся на ухабах, которые уносились под огромные колёса машины.
