– Кхе-кхе, к-хым! – наигранно прокашлялся в кулак Саша.
На него строго, с осуждением зыркнуло четыре пары глаз.
– Что? – Саша развёл руки, недоумевая, и выпучил глаза, и без того большие.
– Тише, – прошептала Любочка. – Пускай спит.
Бобров разлепил веки.
Солнце ослепило его.
Он зажмурился.
Над ним нависали какие-то тени.
«Кукуруза, – пронеслось в голове Боброва. – Проклятая кукуруза».
Но что-то было не так с этим кукурузным рядом.
Он не сразу сообразил что…
«Слишком короткий и близко».
«Близко!»
Мужчина подскочил.
– Р-ребятки, – с облегчением проговорил он, узнавая визитёров. – Вы… вы одни?
Ребята кивнули.
– Одни, – сказал Бориска. Он подошёл и поставил узелок рядом с мужчиной, который сидел на коленях и изучал их из-под козырька, сотворённого кистью руки над подслеповатыми со сна глазами. – Уже девять часов. Мы пришли, как договаривались.
– Ага. Ага, – проговорил Бобров. – Правильно. Вы хорошие ребята. Я тут уснул. А вы всё правильно поняли. Молодцы.
– Спасибо, – сказал Бориска. – Мы принесли поесть. Мы все собирали, так что получилось довольно много. – Бориска порылся в кармане брюк и бросил на колени Бобра почти полную пачку беломора – из собственных запасов, сделанных для ненароком забредших хмельных соседских мужиков.
– Спасибо, ребятки! – Бобров обрадовался. – Огромное, огромное спасибо! Чтобы я без вас делал! – Он выскреб из кармана рубашки помятый коробок спичек и с невыразимым наслаждением закурил.
Курил он маленькими затяжками, быстро, разгоняя рукою дым: он боялся, что кто-то, идя по просёлку, увидит клубы сигаретного дыма и, решив, что это балуются непотребным занятием дети, нанесёт визит. Ранее, для того, чтобы покурить, он уходил на сотню шагов в глубину поля, – впредь он станет делать также.
– Кушайте, дяденька, – сказала между тем Любочка, – кушайте, пока свежее, нам не особо жалко, – зачем-то добавила она и сконфузилась, устыдившись последних слов. – Я не жадина, – пояснила она, ища в кукурузе отсутствующую галку, – это я так просто сказала.
Митя ободряюще потрепал её по волосёнкам. Она фыркнула и отошла к Бориске, который обнял её за плечи и спросил у Боброва:
– Где же вы вчера были? Мы ждали, искали вас, а вас весь день не было.
– Мы подумали, что вы ушли, – добавил Митя.
Бобров отмахнулся, с интересом развернул узелок со съестным и беспечно сказал:
– Пустяки, ребятки, я немного погулял то тут, то там, осмотрелся, огляделся и всё такое.
– Понятно, – сказал Митя.
Он подошёл поближе, отдал мужчине свою синюю матерчатую сумку, сел напротив него по-турецки и стал пожирать его глазами.
А тот уже пожирал свежий огурец, заедая его солью из спичечной коробки, вприкуску с чёрствым чёрным хлебом.
– Чудесно, – сказал он, брызжа слюной и огуречным соком. – Очень вкусно! Хоть и просто, но вкусно. Вот, что значит – во время! – Глаза у него прояснились и радостно блестели.
Бобров приветливо жмурился то солнышку, то ребятам. И это подействовало на них ободряюще, – они расселись неподалёку, полумесяцем. Дяденька протянул Любочке маленький огурчик, от которого та, завертев головой и расплющив губы, с гордостью отказалась: она продолжала стыдиться недавно слетевшего с её языка, порой до неприличия бойкого, ненужного уточнения.
Следом за огурцом Бобров проглотил три яйца, сваренных до синевы, и принялся за щи-кашу, оторванную Бориской от сердца. Видя, как уплетает его стряпню оголодавший мужик, Бориска преисполнился удовлетворением, довольный собой как поваром, так и своей щедростью.
