– Вот у Мити, – начал Бориска, – отец заведует механическим складом. Вы должны его знать.
– Да?! Надо же, – процедил Бобров, занимаясь подсчётом кукурузных макушек.
– Михаил Борисович Кулешов. Неужели не знаете? – Глаза у Бориски превратились в щелочки.
– Так, хорошо! – вдруг обрубил маленький черноволосый мужчина и подбоченился, набычился, упёрся взглядом в мальчика. Они стояли как на дуэли, друг против друга, и метали из глаз искры негодования и жёсткой решимости. – К чему эти расспросы? Ты к чему ведёшь? Ну!
– Я вчера был в Житнино, – выпалил Бориска. – Там о Вас никто слыхом не слыхивал. Вы там не работали и не жили. Вы нам всё врёте!
Четверо детей опешило от столь дерзкого наскока Бориски.
– Ты чего, Бориска? – пролепетала Любочка.
– Подожди, Любочка, – отозвался Бориска. – Нам надо разобраться. Всё в порядке.
Девочка крепко ухватилась за его руку, прижалась к ней щекой, но поверила ему и требовательно посмотрела на дядечку, ожидая, что же тот ответит такому всегда умному, доброму, ответственному, заботливому и внимательному Бориске.
Солнце стояло высоко. В кукурузных рядах парило. Звенели кузнечики.
Мозг у Боброва распирало от обрывков всевозможных мыслей, и ни одна из них не складывалась в законченную, в логически обоснованную, чёткую и ясную. Он всячески старался, но не мог склониться ни к одному возможному разрешению опасной для него ситуации.
Если продолжать врать, то сможет ли он сориентироваться на ходу и придумать всё настолько складно, что на этот раз у ребятни не возникнет сомнений? В этом он был не уверен. А сказать правду, это значит подставить себя под риск быть преданным. И он признавал их право на такой поступок. На донос! Но не принимал его: за такое филёрство он с удовольствием оторвал бы, открутил бы им их глупые маленькие бошки! Но понять их смог бы.
Мужик ощерился.
– Милые мои детки, – не то простонал, не то проскрежетал он.
От этих звуков, от подобного обращения дети невольно сделали шаг назад. Ноги у них стали ватными, глаза расширились.
– Ребята, вы это чего? – Бобров заметил их реакцию и смягчил интонацию, заговорил носом, изнутри, на выдохе – бархатно, усыпляюще-убаюкивающе, стараясь улыбнуться чёрными камешками глаз. – Испугались, что ли? С чего бы, а? Не дурите. Ну не сказал я вам всей правды. Так что же? Я же вас видел впервые. Откуда мне было знать, можно ли вам довериться, не продадите ли? Ведь это же так просто, так понятно. Вы тоже не открылись бы перед первым встреченным на дороге человеком. Ну, будет, будет, перестаньте. Если так хотите, я вам расскажу… что смогу. Всё сложно, ребятки, очень сложно в этой жизни. Понимаете?
Митя рьяно закивал головой. Саша вторил ему менее ретиво. Увидав это, к ним присоединилась Катя. Любочка только выглянула из-за спины Бориски, за которой спряталась мгновением ранее. А Бориска просто сказал:
– Рассказывайте.
Чтобы выиграть время для размышления, убрать испуг детей и смягчить впечатление от рассказа, Бобров неспешно выбрал местечко, что поудобнее, долго возился, усаживаясь и принимая позу, расправляя штаны и убранную в них рубашку.
– Присаживайтесь, – пригласил он ребят, – в ногах правды нет.
Ребята не проявили признаков понимания. Они не шелохнулись.
– Как знаете. – Бобров вздохнул. – С чего бы начать?
– А начните с того, откуда у вас наколки, – предложил Бориска.
– Увидал! Ишь ты какой! Смышлёный.
