– Ядрёна вошь! – с сердцем высказался сутулый. – Аир, ты только глянь! Сегодня целых три суицидника!
– Вот им неймётся, – проворчал беловолосый, – может, подпугнешь? А, Фобия? Как ты умеешь. Дай им просраться хорошенько, вдруг передумают? Юнцы ж совсем. Молоко на губах не обсохло.
– Какое молоко? – лукаво скосил красные глаза гомункул. – Даже не вздумай лишать меня такого развлечения! А «просраться» я им дам, будь покоен. Пойдем же ближе, чтобы ничего не пропустить!
Аир нехотя поплёлся следом, задирая от ветра воротник и заодно поправляя два декоративных наплечника из матового металла. На одном было выбито изображение паука-птицееда, а на другом – болотной гадюки.
Трое самоубийц действительно готовились совершить короткий полет в вечность. Со всей помпой, у самого края мира, словно другого места для этого не нашлось. Беря начало с одного неудачного признания в любви, вылившегося в трагедию: отверженный в итоге спрыгнул вниз на глазах предмета своего обожания, который, в свою очередь, не преминул грохнуться в глубокий обморок, – данный поступок породил весьма своеобразную традицию. Некоторые цинично напоминали, что зачинатель пагубного развлечения сам улетел вниз не проронив ни слова, и в этом суицидально настроенным личностям следовало бы брать с него пример. А совсем хорошо: соблюсти, наконец, приличия, и не заставлять остальных быть свидетелями такого зрелища. Раз так приспичило, неужели нельзя убить себя ночью, когда на пароме никого нет?
Однако, походило на то, что трое молодых людей не собирались внять здравому смыслу. Первый из них, прогрессист, набирал побольше воздуха, дабы разразиться бурной речью. Надо сказать, с полдесятка голов уже повернулось в его сторону. Даже несколько бровей поднялись в изумлении того рода, когда еще неуместно воскликнуть в голос: «Как?! Опять?!» Ведь снова кто-то решил покончить с собой, и это не повод для насмешек и возмущения. Тем не менее, надежда жила в сердцах зрителей. И многие из них, если не все, тайно уповали, что явится спаситель, который либо отговорит троицу от этого «падения» во всех смыслах, либо же поможет им в этом деле и ускорит процесс, самолично вышвырнув за борт.
– Опа-опа-опа! – ворвался в скорбный финал человеческого отчаяния Фобия, откровенно напугав всех присутствующих.
– Что я вижу?! – картинно раскинул руки гомункул. В левой он сжимал нечто, что напоминало короткую, слишком толстую трость с инкрустациями, но без оголовья.
– Вот это так сюрприз, дамочки и господишки! – еще громче гаркнул Фобия, подскочив к крайнему самоубийце, по виду консерватору. – Эти трое собираются на наших глазах покинуть сей бренный мир. Так что же мы? Так и будем стоять и пялиться, пропуская мимо ушей полные горечи слова?! Нет! Я требую всеобщего живейшего участия!
Один из зрителей, стоявший ближе, дородный бородатый купец в не по сезону теплом кафтане, открыл было рот, чтобы высказаться в адрес беспардонного гомункула. Однако эта инициатива была мгновенно пресечена ударом трости, ощутимо пришедшемся на левое плечо толстяка:
– А ты помалкивай, жиробас! – резанул по ушам тенор Фобии. – Нынче их время говорить!
Трость, словно жезл придворного шута, крутанулась в пальцах гомункула, когда тот ловко повернулся на каблуках и упер ее основание в подбородок первого самоубийцы:
– Излагай же! Мы все застыли в нетерпении. Ну?!
– Ах ты дрищ! – вскипел купец, замахиваясь перначом.
