Эхо Порт-Артура - страница 16

Но сразу после смерти царя он начал носиться с проектом «спрямления» дороги через Маньчжурию, и в итоге, начиная от Читы, дорога пошла «не так» со всеми вытекающими отсюда известными нам последствиями. Вспоминая опять дебаты в Государственном совете, отметим яростные протесты А.П. Игнатьева и его немногочисленных сторонников против проведения дороги через Маньчжурию. Еще в 1896 г. Игнатьев решительно заявлял, что проведение жизненной для нас артерии по чужой территории может рано или поздно повлечь за собой конфликты. Что получилось из «блестящего» руководства Витте, можно видеть из знаменитых мемуаров генерала А.А. Игнатьева, сына А.П. Игнатьева – «Пятьдесят лет в строю»:

«…Стальная броня вагонов… была поставлена для предохранения пассажиров от обстрела хунхузами. Впрочем, в этом случае рекомендовалось ложиться на пол, так как броня доходила только до нижнего края оконных рам…

В Иркутске предстояла пересадка… Байкал разрывал нашу единственную коммуникационную линию – одноколейную железную дорогу, и японцы, конечно, учитывали этот пробел в нашей подготовке к войне. К вечеру мы снова очутились в поезде, но он уже не имел ничего общего с сибирским экспрессом. Мы сидели в грязном, нетопленном вагоне, забитом до отказа людьми всякого рода… В Харбине мы простились… с главной железнодорожной магистралью Москва-Владивосток. Отсюда, почти в перпендикулярном направлении, отходила ветка на Мукден – столицу Маньчжурии, дальше – на Ляоян и Порт-Артур…

Эта магистраль сыграла решающую роль во всей несчастной войне. Она была единственной артерией, которая не только пополняла нашу армию, но и питала ее…

Эту хрупкую одноколейную железнодорожную ниточку, вероятно, видели во сне все представители высшего командования, как русского, боявшегося от нее оторваться, так и японского, стремившегося ее перервать».

Заметим, что А.А. Игнатьев ехал на войну в феврале 1904 г., т. е. после того, как регулярное движение поездов по КВЖД и ЮМЖД уже было открыто. Ехал он в составе группы офицеров Генерального штаба, т. е. с максимально возможными удобствами, какие можно было себе тогда представить. И даже при этих условиях можно заключить, что более-менее «нормально» (в бронированных вагонах) можно было доехать только до Иркутска, т. е. пока дорога не уперлась в Байкал.

Т.е. тот Транссиб, что был задуман, на самом деле Витте испортил настолько, насколько мог, и после него еще аж 10 лет пришлось все исправлять. «Правильный» Транссиб должен был идти вдоль Амура и был достроен не в 1911 г., как пишет Керсновский, а только в 1914 г. (а если считать, что полноценной дорога может считаться только при наличии минимум двух путей, то в 1916 г). И строился он исключительно на государственные, т. е. бюджетные деньги, не говоря уже о том, что основной упор делался на использование труда каторжан. «Общее число ссыльнокаторжных в Приамурском крае к 1895 г. составляло свыше 11 тыс. человек. Были созданы стационарные лагеря, состоящие из бараков для каторжников, помещений для охраны, столовых, бань, наблюдательных вышек».

Здóрово, да? Прямо сплошные «либерально-рыночные» меры, как раз для того, чтобы г-ну Сванидзе можно было побрызгать ядовитыми слюнями и соплями по поводу «сталинского Гулага»!

«Дипломированный историк» Сванидзе обязан знать – именно как историк – что во время «либерального» строительства Транссиба в 90-е годы в народе получило хождение словечко «колесуха» – страшная игра слов, вызывающая ассоциацию с одним из самых жутких видов казни и означающая осуждение на каторжные работы по прокладке этой самой железнодорожной магистрали. Учитывая невыносимые условия, сюда сгоняли самых отпетых уголовников под самой суровой охраной. В самом начале работ, в 1891 г., с «колесухи» был совершен массовый побег, от которого пришла в ужас вся Восточная Сибирь и Дальний Восток. В действие был приведен чуть ли не весь Забайкальский военный округ, развернулась самая настоящая война с беглыми каторжниками. После этого охрана была усилена настолько, что – куда там рудники Нерчинска! «Бежать с колесухи» означало в преступном мире расписаться в том, что ты отпетый из отпетых. На такое решались только бессрочники, для которых не существовало никаких перспектив, кроме безымянной могилы вровень с землей поблизости от насыпи. И сложилась особая практика побегов – брать с собой молодого «салабона», который должен был служить «коровой», т. е. «живыми консервами». Разумеется, при подготовке побега ему об этом знать не полагалось.