– Что есть, то есть, – согласилась я с мамой. Она погладила меня по голове, как будто мне было десять лет, а не почти шестнадцать.
А потом прозвучали слова – слова, которые она мне уже никогда не сможет сказать. И пусть она проговорила их быстро, почти не глядя на меня, для меня все равно нет ничего дороже. «Люблю тебя. И не забудь принять таблетки для мозга». Вот. Материнская забота в одном предложении. По крайней мере, вся Моя Мама в одном предложении.
Как же трудно.
– И я тебя люблю, – ответила я. А может, и нет. Мне хочется думать, что я все-таки это сказала. Можно было бы проверить. В каждом доме есть стены с устройствами для видеонаблюдения, и наш ничем не отличался от других. Нет. Не хочу ничего выяснять. Я просто хочу верить, что сказала ей о своей любви и она меня услышала, когда шла из моей комнаты мимо иммерсионной капсулы дальше, к лестничной клетке. Она навсегда останется со мной, в моих мыслях.
Я отправилась на кухню, чтобы выпить завтрак. Настояла на том, чтобы приготовить его самой, несмотря на предложение Алиссы. Если кто-то делает за тебя все, недолго впасть в депрессию. Папа показывал мне статистику. Количество самоубийств растет прямо пропорционально количеству Эхо на человека.
Алисса продолжила рассказывать мне о расписании на день:
– Половина восьмого утра. Ваш первый урок начинается через десять минут.
– Знаю, но спасибо за напоминание.
– Семь часов тридцать одна минута. Ваш первый урок начинается через девять минут.
Выпив высококалорийный банановый шейк (я соблюдала здоровую диету), я приняла таблетки для улучшения мозговой деятельности, о которых мне не уставала напоминать мама.
– Семь часов тридцать две минуты. Ваш первый урок начинается через восемь минут.
– О’кей, я знаю.
На этой фразе в кухню вошел папа. Это был первый и единственный раз, когда я видела его живым в тот день. Да. Последний раз, когда я вообще видела его живым. Папа заварил себе красный чай. Он еще не принял душ. Казалось, за ночь его борода выросла еще больше и стала еще темнее. Он явно находился в «состоянии, когда книга почти закончена» – где-то между абсолютным счастьем и вселенским горем. В сущности, мой папа был единственным человеком в мире, способным испытывать такие эмоции одновременно. Очень. Это слово подходило папе как нельзя лучше. Он был очень увлекающимся и очень сложным, очень добрым, и очень надоедливым, и очень человечным.
Папа говорил о последних новостях. Не могу сейчас вспомнить, о чем именно. Что-то о зачистках, которые испанское правительство устроило в Андалусии.
– Монстры ничем не отличаются от нас. Никто не просыпается с мыслью, что он монстр. Ты можешь даже не заметить, как стал одним из них, ведь изменения происходят постепенно.
В этом весь мой папа. Он мог войти в комнату и с ходу начать рассказывать что-нибудь в этом роде.
– Семь часов тридцать три минуты. Ваш первый урок начинается через семь минут.
Папа посмотрел на меня и, не глядя на Алиссу, ткнул в ее сторону пальцем:
– Что это с ней сегодня? – Папа никогда не стал бы так говорить о человеке, но, когда речь шла об очередном техническом объекте, это было в порядке вещей.
– Не знаю, – отозвалась я, допивая остатки шейка. – Она еще и в комнату ко мне пришла – сообщила, что пора вставать.
– А прежде она так делала? – спросил папа и оперся на трость, поморщившись от боли.
– Папа, сядь – я принесу тебе чай.
