– Извинения в вашем положении совершенно бессмысленны, —Знающий осуждающе покачал головой и поправил стопку книг на столе. – Драконы в первые месяцы после того, как у них проявляются способности, очень порывисты, поэтому старайтесь отслеживать свои всплески, чтобы больше никому не навредить. Одного неконтролируемого двуипостасного более чем достаточно, а индивидуально я заниматься с вами не могу.
Он принялся демонстративно перебирать листочки с работами.
– Я постараюсь всё исправить, – пробормотала я, опуская глаза, и вышла из аудитории.
Напротив входа в класс стоял Эдриан в своей излюбленной позе: парень прислонился к стене, скрестил руки на груди и театрально откинул назад голову.
– За мной, – коротко бросил он и, отлепившись от стены, куда-то пошёл.
Я что, собака? И мне правда нужно идти за ним?
Странно, но каждый раз, когда его вижу, во мне словно просыпается другая личность: страх перед острыми грифоньими когтями пропадает на какое-то время, трансформируясь в слепую, ничем не оправданную самоуверенность. А как иначе как объяснить желание огрызаться или язвить в ответ на его, будем честны, презрительно-пренебрежительное отношение?
Драконом быть так сложно…
– Почему? Разве я не должна сейчас заниматься с группой?
Эдриан посмотрел на меня, как на безнадёжную дуру:
– Тебе, чтобы заниматься с командой, потребуются годы практики.
– Но Александр Мстиславович…
– Первое время ты занимаешься со мной, – он раздражённо закатил глаза.
Я молчала до тех пор, пока мы не остановились перед высокой двустворчатой дверью с изображением объятого огнём человека.
– Возьми. – Эдриан протянул мне пару очков с тёмными стеклами. – Твоё зрение для этого камня слишком чувствительное.
Мы вошли в большой просторный зал, похожий на тренировочный. Только здесь вообще не было окон, и весь свет исходил от блестящих белых стен, из которых, собственно, и состояла крепость. Даже в очках смотреть на них было непросто: как будто лежишь лицом к солнцу в ясный летний день.
– Зал из левена? – спросила я у Эдриана, вспомнив, что защитные стены в Риддане тоже были сложены из него.
– Да. Здесь редко бывают двуипостасные, поэтому нам никто не помешает. – Он растянул губы в фальшиво-любезной улыбке, затем скинул с себя рубашку и начал рыться в своём мешке, видимо, в поисках сменной одежды.
Я отвернулась, не зная, плакать или смеяться: он меня даже за человека не считал.
Впрочем, мне-то какое дело?
Но в эту минуту умерло моё крошечное, да что там, размером с атом, а то и электрон, желание заключить с ним перемирие.
– Здесь мы будем заниматься ежедневно, в течение трёх-четырёх часов. – Он окинул взглядом мои джинсы и футболку и вдруг кинул мне свёрток с одеждой. – Твоя форма, переоденься в той комнате.
Три-четыре часа и каждый день…Я глубоко вздохнула.
– Сейчас вернусь.
Мой костюм состоял из обычных темно-серых штанов и светлой водолазки.
– Зачем было переодеваться? – спросила я, возвращаясь в зал. Меня так и тянуло поправить на себе чужую одежду, но я сдерживалась: не хотелось выглядеть ещё более жалкой в глазах человека, который итак считал моё существование главной ошибкой мироздания.
– Затем, что я не хочу лицезреть, что останется от твоей одежды, когда ты превратишься обратно в человека, – с отвращением сказал он.
Я завела ладони назад – карманов на этих штанах не было – и, прикрыв глаза, тихо спросила:
– С чего начнём?
