Израненные, почти умирающие лускусы бежали в лес, где, уже известно, жили фурру́ри, которые без тени сомнения взялись за помощь белокурым лускусам. Да-да, белокурым. Этот хранящий ключи премудрости народ был сплошь с белыми волосами. Это выделяло их среди прочих, это же делало их узнаваемыми и уязвимыми.
Травники оказали им помощь и, пополнив их припасы, помогли уйти лесами в разные селения, откуда белый народ рассеялся по всей Экклесе.
Обозлённый таким поворотом дел Властитель приказал своим воинам вырезать каждого четвёртого из фурру́ри, а каждого третьего взять в плен. Это событие в воспоминаниях лесного народа было покрыто чёрным саваном. Зилиау тогда была маленькой девочкой. Её мать забрали в плен, а отца убили. Она и её бабка были номером один и два. Ныне, будучи очень старой, она ещё помнит, как сильно пахло от платья её бабки по́том и мочой, к которому та её прижимала, чтобы успокоить и не дать увидеть смерть отца и вопли матери. Этот запах ударял в её ноздри всякий раз, когда ей приходилось вспоминать тот день. Зилиау было восемь лет, а теперь семьдесят восемь. Она не надеялась, что проживёт так долго, но оказалось, что её история ещё не окончена.
Шестьдесят один год назад, когда юной Зилиау исполнилось семнадцать, деревня Хамо была обложена данью после страшной Резни, но жила относительно спокойно. За каких-то девять лет вся округа была подмята под режим Властителя. Своим пределом он определил панемские земли и берег моря, а остальная часть, оккупированной Экклесы, стала именоваться Запредельными землями, с которых он собирал дань. Власть ненавистного саджи́тта всё крепчала. Слишком много людей были восхищены его силой, не меньше были напуганы. Их было большинство. И так как племена никогда не связывали между собой какие бы то ни было договоры взаимопомощи, и жили они изначально очень обособленно, то их состояние было ожидаемым. И как только в чьих-то головах возникала мысль о бунте, её тут же выколачивали соплеменники, которые хорошо помнили, чем это грозит.
Зилиау, воспитанная бабушкой в строгости, мечтала выйти из-под её опеки. Это значило, что нужно доказать всем, что ты уже взрослая, ответственная и можешь жить самостоятельно. Как уже известно, в фурру́ри был особый обряд инициации. Нужно было спасти друга, подобрав подходящее средство. Проблема была не в том, что Зилиау не умела этого делать, а в том, что у неё не было друзей. Сыграли ли в этом какую-то роль вездесущее занудство бабки, либо слишком требовательное отношение самой девушки, было неясно.
Но вот огорчённая таким положением дел Зилиау сидела на опушке леса и собирала травы в свою большую корзину. Её мысли были резки. Она вела внутренний диалог с бабушкой по поводу их утренней стычки. Приводя аргументы в защиту своей точки зрения, девушка яростно срывала травы и связывала их в узлы, применяя силу куда большую, чем требовалось. Она пыхтела так, что не замечала ничего вокруг, пока в шагах трёх от неё не хрустнула сухая ветка. Зилиау со скоростью дикой кошки схватила свой знахарский серп и, подпрыгнув, развернулась, уже приняв боевую стойку.
Секунд семь она стояла в напряжении и молчании громко дыша. Тот, кто её напугал, стоял неподвижно, вытянув венок из луговых цветов. Это был А́стам, охотник из деревни, что севернее, ближе к горам Саго́ни. Он пришёл к ним в деревню вместе с дядей. Войдя в брачный возраст, он не мог никого взять в жёны в своей деревне, так как Резня забрала многих женщин и девочек. Из тех, кто жили в его деревне, были ещё малыми детьми, а не невестами. В Хамо же обратная ситуация: женского населения гораздо больше. Главы деревень договорились, что будут поддерживать друг друга. Так А́стам и оказался здесь.
