Дождь припустил сильнее, я окликнул Гвидра, и мы все трое бегом бросились обратно во дворец. Гвидр принялся упрашивать отца: дескать, пусть ему позволят наблюдать за обрядом с поля под самыми укреплениями Май-Дана, но Артур лишь покачал головой.
– Если дождь не прекратится, то в любом случае смотреть будет не на что, – объяснил Артур. – Ты простудишься, и тогда… – И он оборвал себя на полуслове. Он собирался сказать: и тогда твоя мама на меня рассердится.
– И тогда ты заразишь Морвенну и Серену, – докончил я, – а я подхвачу простуду от них, а твой отец – от меня, и когда нагрянут саксы, вся наша армия будет чихать и сморкаться.
Гвидр на секунду задумался, решил, что это была шутка, и вновь потянул отца за рукав.
– Ну пожалуйста! – взмолился он.
– Ты будешь смотреть из верхнего зала, вместе со всеми нами, – стоял на своем Артур.
– Папа, а тогда можно, я вернусь поглядеть на медведя? Зверюга уже пьян, на него вот-вот собак спустят. Я встану под навес и не промокну. Честное слово. Папа, ну пожалуйста.
Артур отпустил мальчишку, я послал Иссу присмотреть за ним, и мы с Галахадом поднялись в верхний дворцовый зал. Год назад, когда Гвиневера время от времени наезжала во дворец, в нем царили изящество и чистота, но теперь заброшенное здание пребывало в запустении и повсюду лежала пыль. Построили его еще римляне, и Гвиневера пыталась некогда восстановить древнее великолепие чертогов, но Ланселотовы войска разграбили их во времена мятежа, а приводить покои в порядок никто не стал. Люди Кунегласа развели огонь прямо на полу, и миниатюрные плитки трескались от жара. Сам Кунеглас стоял у широкого окна и оттуда мрачно глядел поверх соломенных и черепичных крыш Дурноварии в сторону склонов Май-Дана, едва различимых за пеленой дождя.
– Ведь распогодится, правда? – взмолился он, завидев нас.
– Чего доброго, польет еще сильнее, – заметил Галахад, и при этих словах на севере зарокотал гром и дождь заметно усилился: капли так и отскакивали от крыши на четыре-пять дюймов. Дрова на вершине Май-Дана здорово вымокли, но пока, надо думать, пострадали лишь верхние слои, а в глубине завалов древесина сухая. Собственно, внутрь вода не просочится еще с час или более такого ливня, а сухая растопка в середине очень скоро вытопит влагу из отсыревших веток, однако, если дождь затянется до ночи, костры так и не разгорятся толком.
– По крайней мере, под дождем пьяные протрезвеют, – отметил Галахад.
В дверях появился епископ Эмрис в черной, насквозь промокшей и заляпанной грязью рясе. Он опасливо оглянулся на грозных язычников – копейщиков Кунегласа – и поспешно присоединился к нам у окна.
– Артур здесь? – спросил он.
– Он где-то во дворце, – отозвался я и представил Эмриса королю Кунегласу, добавив, что епископ – из числа наших добрых христиан.
– Уповаю, что все мы добры, лорд Дерфель, – проговорил Эмрис, кланяясь королю.
– По мне, так добрые христиане – это те, которые не бунтовали против Артура, – откликнулся я.
– А был ли это бунт? – промолвил Эмрис. – Думается, лорд Дерфель, это было безумие, порожденное благочестивой надеждой, и смею сказать, что сегодня Мерлин делает в точности то же самое. Подозреваю, он останется разочарован, так же как не оправдались надежды моей бедной паствы в прошлом году. Но к чему приведет разочарование нынешней ночи? Вот зачем я здесь.
– Так к чему же оно приведет? – заинтересовался Кунеглас.
