Наступает вечер; у нас нет никакой утвари для приготовления пищи. Крайне усталые, с тяжелыми мыслями о будущем мы устраиваемся на ночлег; и вдруг новая тревога[334].
Человек, стоящий на страже, кричит нам на этот раз, что пирога Ниони-Мполо с вырванным колом, к которому она была привязана, плывет по течению. Это уже слишком! Я приказываю схватить и связать главного среди гребцов; пообещав строго наказать его, если вина туземцев будет установлена, я решаю сам поймать лодку и спасти ее от разграбления.
В темноте с крайним трудом мы продвигаемся вперед по скалистому берегу; мои ноги изранены о камни; постепенно к усталости прибавляется отчаяние.
Мы идем уже три часа: если пирога нас не обогнала, мы обязательно должны ее увидеть там, где Огове суживается между двумя большими скалами. Я приказываю зажечь большой костер; благодаря вогнутости одной из скал пламя освещает значительное пространство. В то время как мои люди попытаются немного поспать, я буду ждать появления пироги или, возможно, ее обломков, которые сообщат мне о нашей новой потере.
Во время ночного бодрствования я перебираю в голове все перенесенные трудности. Мысль, что наше будущее с каждым днем становится все более неопределенным, усиливает мою усталость. Мы лишились одиннадцати больших ящиков: наша сменная одежда повреждена; наши коллекции и большая часть тканей, приобретенных в факториях Нижней Огове, погибли. Как продолжать без обменных товаров путь, когда плавание по этой гигантской реке и так оказывается для нас столь опасным? Найдем ли мы нашу третью, дрейфующую, пирогу? Неужели мы будем обречены на возвращение?
Однако встает солнце, и мы забываем об усталостях и утратах предыдущего дня. В пятистах метрах от нашего наблюдательного пункта мы видим нашу пирогу, выброшенную на скалу; она не повреждена и даже не заполнена водой.
Мы даем залп из револьверов[335]; в ответ то там, то здесь по реке раздаются выстрелы из карабинов: это наши люди оповещают Марша об удачном окончании поисков.
Этот день и следующий за ним мы заняты тем, что сушим промокшие вещи и проверяем крепления для нашего багажа. 5 февраля мы снова трогаемся в путь.
При половодье ширина Огове выше главного порога страны апинджи достигает примерно трехсот метров; при спаде воды проход сокращается на две трети из-за многочисленных скал, выстроившихся почти перпендикулярно главному направлению реки. Мы замечаем несколько деревень на южном берегу немного ниже Нингве[336], достаточно большого притока Огове. Спустя некоторое время мы проходим между двумя огромными темными скалами, которые туземцы называют «скалы-идолы Самба».
До острова Канджа пейзаж не меняется: все те же заросли около берегов, затем лесистые овраги и наполовину голые холмы; впрочем, он остается почти таким же до первых селений оканда. Огове, напротив, часто меняет свой характер, она то разливается, как, например, у Леледи[337], более чем на километр в ширину и лениво накатывает свои волны на песчаные или скалистые отмели, то грохочет, зажатая в узком коридоре Бендже, то, немного дальше, несется с быстротой Роны[338]; расстояние между ее берегами почти такое же, как между берегами Сены у моста Согласия[339].
Плавание становится менее тяжелым; мы спешим как можно скорее прибыть в страну оканда, поэтому почти не задерживаемся у деревушек бангве, не считая кратких остановок, предназначенных для того, чтобы запастись кое-какой провизией у местных женщин.
