Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы - страница 42

. Их ведет племянник Мамьяки Забуре, который является одновременно и дирижером, и первой скрипкой. Одеждой ему служат пояс из коры, ожерелье из зубов леопарда и корона из белых перьев, увенчанная огромным черным пером. Он зажимает одну ноздрю, а в другой держит стебель камыша, <отверстие которого> закрыто пленкой – той самой, в которую пауки откладывают яйца; эта странная тростниковая дудочка издает гнусавый звук, сопровождающий всю игру. Одурманенный им, Забуре доводит себя до исступления, передавая свое состояние музыкантам, которые самозабвенно бьют по пустым калебасам[385] или потряхивают бубенцами; наэлектризованная черная цепочка раскручивается вслед за ним, и всю ночь танцующие меняют движения и мелодии, не переводя дыхания и не выказывая никаких признаков усталости.

Блистательный прием, однако, грозит затянуться, что никак не входит в мои планы. Проходит три дня; туземцы продолжают уклоняться от ответа на просьбу дать мне проводника; наконец, когда мое нетерпение доходит до предела, один человек соглашается проводить меня по берегу Огове до острова Мбамо[386], примерно в трех часах пути от деревни Мамьяки.

Мы покидаем ее 5 мая; я иду с твердым намерением нигде больше не останавливаться, чтобы не создавать новых подобных препятствий. По пути мы встречаем большую деревню, охраняемую пятью сторожевыми постами; ее вождь отказывается дать нам аудиенцию, потому что, по его словам, суеверный страх <перед белыми> мешает ему видеть души мертвых. Затем мы минуем еще две деревни, и в конце концов лесная тропинка приводит нас в Нбеле, селение на берегу реки, откуда открывается широкий вид на норд-норд-ост.

В Нбеле к нам неожиданно присоединяется Мамьяка. Мой очень эгоистичный друг еще раз пытается отговорить меня от похода к Бове: его покровительство, убеждает он, не распространяется дальше, на ту землю, а там ненавидят чужих; моя смелость непременно повлечет за собой непредвиденные несчастья, которые очень огорчат его, хотя в них не будет его вины; он намеревается вернуться обратно, утверждая, что упрямство и поспешность белого вождя все погубили.

Так как во время этих речей я не выказываю никаких колебаний, Мамьяка вынужден сменить аргументацию. Он признается, что после моего прихода в его деревню явился Нааман, вождь Бингимили[387], селения, расположенного на правом берегу Огове, немного выше водопада Бове. Оказывается, Нааман уже давно наблюдает за мной, но, чтобы быть свободным в своих действиях, он потребовал не выдавать его присутствия. Лучшее решение – это вернуться назад, ибо отныне я могу идти только под защитой Наамана.

Проклиная в душе эту восхитительную предосторожность дикарей, я возвращаюсь к Мамьяке. Лицо Наамана мне на самом деле известно; он явно досадует, что его раскрыли; несмотря на это, я немедленно начинаю с ним переговоры. Новые обсуждения, новые неудачи, завуалированные отказы. Тем не менее время требует от меня решительности. Если опасно демонстрировать силу, то еще более губительным будет выказать страх. Я созываю вождей на последнюю палавру[388], куда прихожу, держа в одной руке несколько вещей как знак дарения, а в другой – пулю. Я кратко формулирую мою просьбу; Нааман, клянясь в своей личной дружбе ко мне, продолжает говорить, что не может принять на себя ответственность, чтобы провести меня в глубь страны. Тогда очень спокойно я перечисляю богатства, которые мы хотим привезти на наших пирогах, и те высшие силы, которые покровительствуют нам в случае войны: