– Не человечки они… Значит, иду ночью в сторону Борзи. Дымом воняет. Думал, это от труб. Вдруг со стороны холмика на меня шквал искр обрушился! Веер бенгальских огней… Да подожди ты, Кеха… А за веером искр к дороге покатилась стена пламени… Всполохи как волны воды. Ярко-оранжевые и жаркие… Я, идиот, побежал от неё вперёд. А навстречу мне вообще… пал огня высотой в… полменя… Бегу по грунтовке, смерть по обе стороны дороги, так и лижет бока… Тело, чувствую, накаляется, штормовка и волосы… Уже и назад хода нет, и впереди – неизвестность… Ночь, темень, дым и огонь… Задыхаться стал. Уже не бегу, а трусцой… Всё, думаю, сгорю сейчас заживо… И, понимаешь, Кеш, Люся мне на ум пришла… Ведь узнает, что я сгорел заживо. Как переживёт?.. Во рту у меня сухота, горло першит, хриплю… Потом я задом пошёл, упал, пополз… внизу не так жарко… а дорога-то го-ря-чая, как сковородка… Я вскочил… И вдруг новый веер искр и вместе с ним холодом меня обдало: это ветер в лицо задул, да такой силы, что весь пал отнесло от меня. Только не ветер это был, а зелёное… прохладное и… хвоей пахло. Ну чо ты ржёшь, Кехун придурочный?..
– Сочиняешь, Шкалик. Врёшь, как по писаному.
– Ладно, вру… Посмотри мои брови… волосы… Займи трояк… до получки?
Занял пару рублей под залог шарфа, подаренного Иришкой Шепель, Шкалик пересёк Ангару на пассажирском катере, как с Люсей в романтическом путешествии; пешком добрался до экспедиции.
Разговор с Петром Тимофеевичем не получился. Тюфеич не был готов к встрече. Он неожиданно для Шкалика сорвался со стула, наорал, мол, сотру в порошок и распылю в огороде, а потом долго жумкал «пропажу» в объятиях, извиняясь, скрывая прорвавшиеся слёзы и чувства, бормотал, бормотал, нашепётывал… Наконец, справился с собой, спросил про палёные волосы, достал бутерброды, заварил чай… Всех входящих просил – «потерпите», и на телефонные звонки отвечал кратким приподниманием трубки.
Пока угощался крепким чаем, Шкалик успел понять, что он «был в командировке в Гусиноозерске, приболел, выздоровел, вышел на работу, что вернётся – до нового штатного расписания – в Черемховскую ГРП, а там видно будет».
– Пошлите на канские угли? Я оправдаю, Тюфеич…
– В лучшие места поедешь. Нам нужно геологию развивать. Такие, как ты, на дороге не валяются! Придёте нам на смену, научитесь социализм развивать, страну поднимать. У тебя мечта есть?..
– Отца найти.
– На тебя кражу калькулятор вешают. Доказательство в том, что сбежал с места преступления.
– Я не крал.
– Верю. Кто же позарился?
– Сейфа не было.
– За сейфы начальник участка ответит. Ты в геофизики, на халтуру, надеюсь, не записался? Слухи ходят, что обэхээсэс под это дело копает. Могут приписать уголовку.
– Так это Синицын делает с геофизиками, ну и… А мне бы на канские.
– Про Бородино Труханов решает. Я ему скажу. Сейчас выйдем через торцевую дверь. Саша отвезёт тебя на электричку. Вот деньги на первое время, до аванса… И ещё кое-что… – Тюфеич заметно волновался. Он тщательно подбирал слова, пытаясь не выдать волнение и быть весомо-убедительным – Ты отца ищешь. Все знают… Нелегко одному. Я подключил к твоим поискам наши возможности: эмвэдэ, министерство, горком партии… Нет-нет, не возражай! Это не должно быть личным делом одного гражданина сэсээр, это общественная миссия… И если родной отец не отыщется… я хочу… я смею предложить… я готов принять участие в твоей судьбе, ну типа отцом… дядькой… Ты не будешь против? Стоп! Не говори сейчас ничего. Поезжай домой, работай. Волнин в курсе и ничего не спросит. Выходи завтра на работу и… и постарайся справиться. Ну-ну, не благодари. Иди.
