– Да. А шо таки?
– Ладно. Я пошёл. Расслабится надо… Усыновители поганые… – последнее он пробормотал под нос, и заглушив скрипом дверного полотна.
– Будь осторожнее, там Зуй с корешом всё время ошиваются. Они хорошие, но дураки… – вслед упредила Ильченко. И откуда она знает?
Вечернее солнце не справлялось с пуржистыми ветрами. Осенние сумерки накренялись на крыши домов багровыми отсветами, ни грея, ни лаская, лишь пугая всполохами пожаров. Ивняки вкруг озерка Солонечного, будто танцоры балета, гибко и слаженно кренились и гнулись, трепеща последней листвой и голыми ветками. Продувало и барак. Его топили привозимым углем, тепла от которого не хватало до утра. В щели оконных рам дуло. Дверь по утрам открывали, ломая лёд примороженной створки и ею же отгребая наметённый снег. Кутались в свитера и штормовки.
Отложив камеральные дела, геологи засуетились. Ира Шепель мыла пол, Люда Ильченко чистила полведра картошки. Жила, вернувшись с тремя бутылками водки, затопил печь. Вскоре котелок с картошкой и двухлитровый чайник закипели. Печное тепло расползлось по бараку, как небесная благодать. Вот-вот должны вернуться Лёша с Ниной, Саня Крестик со Шкаликом, Венька с Людой.
У крыльца кучкой валялись лопаточки и киянки.
– Как у вас тепло!.. – две пары геологов, понаехав с буровых вышек, обступили печь… – Гля, у них стол накрыт. У кого день рождения? …Или Брежневу новый орден дали? Обмоем, блин…
– Э-эй, не раздевайтесь! Блин-то блином… Кто может, пошлите щели конопатить. – Веня Смолькин оделся и первым вышел на улицу.
– А где Крест со Шкаликом? Могли б на водовозке подъехать.
– Ириша, забудь про водовозку! Это не Харанор. Там нас на вахте, на каротажке, а то на той же бочке возили… Кстати, пора заказывать завтра каротаж и на третьей скважине. Она на нашем профиле, судя по керну, прошила зону какого-то разлома. Как бы стволы ни завалило… – это Нина Ковальчук. Она такая. Ей ответственность сердце щемит. Наблюдательная и требовательная по генетическому коду, она терпит-терпит всяческое разгильдяйство до некой красной черты, а дальше взрывается негодованием. С каротажем скважин, кажется, красная тема.
– Каротажники не готовы. Родя с Женей Константинычем шпуры по ночам заряжают. Оператор болеет. Митрич собирается на той неделе подъехать. Не, а что за гулянка у нас?
– Только после шпатлёвки стен… Пошлите, перед Смолькиным неловко.
– Счас Ильченка придёт, она к Карповне метнулась за солёными огурчиками. – уклончиво отвечала Ира, обметая снег с валенок.
Девчонки натянули рукавички и вышли из барака. Работы им было дотемна. И не закончили, не хватило пакли. Вернулись в тепло.
– Лёша, есть повод выпить. На солёненькое п-потянуло – внёс свою лепту Смолькин.
– …и, похоже, на горькенькое. А что за повод, если не военная тайна? – Лёша Бо сполз по стене на пол, пытался стянуть валенки с ног. Распаренная долгой ходьбой, обувка не поддавались. Деланно всплеснув руками, он упал набок и затих. Через него переступила Люда Ильченко, шествуя с банками солёных огурцов и груздей.
– Ой, ему плохо стало… Зачем вы сказали, телеграмма-то у меня… в пикетажке.
– Да кого там… стяни ему катанки, жмут под мышками. – посоветовал Жила, вскрывая банку кильки. – Лёха, тебе телеграмма.
– Хорошая? Или плохая? – Лёша мгновенно вскочил на ноги. Былая деланность слетела с него, лицо побледнело, сводя румянец на нет. – Производственная или домашняя?
