– Ты с нами? Присоединяйся, коли что… – Митрич из вежливости пригласил Шкалика на попойку по поводу праздника.
– Я? Не знаю… На перепутье… – Шкалик смутился. Другой компании не намечалось, но с Лёшей Бо оказаться за одним столом не любил. Митрич и Лёша жили по-семейному, а у него…
По коридору конторы, в тусклом свете запылённой лампы шла к нему… Люся… Его Люся… Воздушная фея снов и видений… Его боль… счастье… Наваждение… Нет… Танюша Нарва, собственной персоной. Она… неожиданно-яркая, разительно непохожая на ту, в неизменной штормовке, в пальтецо с капюшоном и… – с люсиной чёлочкой на глазах шла по коридору харанорской общаги… С той же непроницаемой маской на лице. Той же упругой походкой. Шкалика пронзил озноб. Усилием над собой он возвратился в… черемховскую реальность..
– Ты как здесь? Чудо какое-то. То есть, здравствуй, Таня. Не узнал тебя. Хорошо выглядишь…
– Зарплату получить. Мне сказали ты в поле.
– Из Гусинки сегодня вернулся. Праздник же… Где ты устроилась… ночевать?
– Сегодня же вернусь электричкой.
– Пойдём ко мне? Перекусим, чаю попьём… Мне однушку дали, живу тут неподалёку… – Схватит её под руку и почти насильно потащил из конторы.
– Куда… не пойду я… домой надо – однако, она не противилась и покорно шла рядом. Не отняла руки, которой он завладел за порогом конторы. Та же Таня… Люся… Его единственная в мире…
– Я поеду, меня дома ждут… Извини. – говорила она, продолжая идти рядом.
– Подождут! Чайку попьём. Кто тебя ждёт?
– Замуж выхожу. Ты куда исчез в Хараноре? Я чуть не умерла.
– Что ты такое говоришь? Танечка! Как… не умерла? Какой… замуж? Выбрось из головы. У меня жить будешь. Нам топограф нужен. – Он встал перед нею и обнял, с решимостью и силой. Ощутил что-то не… танино… Оторвался от неё и оглядел с ног до головы. Танюшка была беременна, как не скрывала животик полой поролонового пальтишка. Скрыть было невозможно. Шкалик смотрел на неё, словно на что-то ужасное в кошмарном сне.
Праздник Великого Октября висел над ними, как обычное небо. Ни радость его приближения, ни отдельные детали счастья и горя невозможно было ощутить. Солнце светило с прохладцей. Тополя шелестели осенней листвой. Запах дыма… Там, за домами, гудели автомобили и что-то кричали шадринские пацаны. И – ни-че-го вразумительного. Ничего понятного.
– Это мой ребёнок? Мальчик будет? Девочка? Ну говори же, не молчи – наконец, Шкалик пересилил себя и сорвался почти на крик.
– Это мой… Успокойся.
– Отец кто? Я?
– У меня свадьба… Бумаги поданы. Если хочешь, приезжай. Я в четвёртой общаге живу.
– Пойдём домой. Не дерзи мне.
– Куда ты меня тащишь: я беременная. Мне на электричку пора.
– Таня, так не может быть… Ты приехала, вот она… И говоришь мне, что тебя нет… Если сын мой, то мы идем домой. Будем жить вместе, как все… Погоди, куда ты идешь? – и недоуменно смотрел, как Таня пятилась… пятилась…
– Там… той ночью ты меня Люсей называл. А я Таня…
В этом году что-то треснуло и надломилось в жизни Лёши Бо. Криминальный случай, который за глаза смаковала вся ГРП, вошёл в душу клином. И саднил беспрестанно. Он решился на переезд, о котором – после рождения дочери – заново заговорила Валюшка. Карьера в угольной геологии, как всё чаще думалось ему, не состоялась и не может быть продолжена нигде: слухи дойдут. Но и вырваться из ГРП, где получил квартиру в благоустроенном доме, закрепился в должности с приличным окладом, и просто обвыкся, было непросто. Предстоящий разрыв «дружбы семьями» с Митричем и Женей, крах «библиофильской ячейки», объединяющей, как духовные скрепы, угнетал и тормозил, словно вожжи. Алексей Дмитрич делился строчками из романа. Откровенные и смешные получались рассказы о Шурке, Мишане, Роде, пьющих и хитрющих… О себе тоже… Говорил, как завершит, попытается издать. Не получится в Союзе, уйдёт в диссиденты, опубликует роман в Америке. «Давай, вместе?» – предлагал невозможное. Лёша не хотел огорчать друга. Не верил шутнику Митричу. Замыслил побег на родину. Тем более – никого не посвящал в планы. Обнаружилось всё же, когда кто-то из коллег прочёл в газете объявление об обмене жилья. Всё покатилось нарастающим снежным комом.
