– Каким? Был ли он прав?
Роуэн покачал головой:
– О, я знаю, что он был прав. У меня не заняло много времени, чтобы понять, что лучшие философские мысли высказываются в десятилетнем возрасте, остальное – чушь.
Гейл с трудом подавила улыбку.
– Я этого не знала.
– Вероятно, потому что не тратили время на изучение философии.
Она согласно кивнула.
– Сомневаюсь, что вольнодумие найдет поощрение, если молодая леди не делает успехи в музыкальных занятиях.
Он рассмеялся:
– Полагаю, вы не станете развлекать персонал игрой на фортепиано.
Ее улыбка опередила решение не поддаваться обаянию учителя.
– Чтобы подвергнуться риску оказаться на ступеньках крыльца за нарушение покоя? Миссис Эванс потребует моего выдворения, если я спою хоть одну ноту, доктор Уэст. – Она решила увести разговор в сторону от обсуждения ее недостатков. – Что стало с вашим приятелем, юным философом?
– Он умер в то лето от лихорадки вместе со своими сестрами и родителями.
Слова прозвучали как простая констатация факта, без всякого выражения, но Гейл была уверена, что за ними скрывалось нечто большее, поскольку возникла неловкая пауза.
– А здесь, – он прошел к другой двери на противоположном конце комнаты и толкнул ее, чтобы Гейл могла осмотреться, – ваша комната. Изначально она, разумеется, не предназначалась для дамы, но здесь есть отдельный туалет, так что, думаю, вам будет удобно.
Гейл заглянула внутрь и с трудом удержалась от выражения разочарования. В отличие от прелестной гостевой комнаты внизу со стенами цвета топленого масла и мебелью из розового дерева эта спальня была совсем крошечной и аскетической. У стены стояла узкая железная кровать с белым ватным матрасом, рядом – маленький туалетный столик. Два окна с белыми занавесками не давали комнате утонуть в кромешной мгле. На полу не было ковров, а на стенах – украшений, кроме зеркала в раме и выцветшей гравюры, рекламирующей Всемирную выставку 1851 года.
– Она… очень миленькая.
– Посторонитесь! – перебила их миссис Эванс, вошедшая с узлом постельного белья и полотенец в руках. – Я тут кое-что принесла, чтобы сделать комнату для мисс уютнее.
Гейл тотчас ощутила значительное облегчение.
– Как это любезно с вашей стороны, миссис Эванс!
Миссис Эванс проворчала в ответ что-то нечленораздельное и бесцеремонно бросила узел на кровать.
– Позже кто-нибудь из лакеев принесет ваши вещи. Думаю, вы можете размещаться. Постель вы убираете сами. Грязное белье я забираю раз в неделю по понедельникам. Он должно быть собрано до завтрака. В понедельник после обеда будет приходить Флоренс, чтобы вытереть пыль и подмести. Личные услуги она не оказывает! Вам самой придется за собой ухаживать и поддерживать комнату в чистоте и порядке.
Тон миссис Эванс заставил Гейл прикусить губу, потому что она не привыкла, чтобы с ней разговаривали как с прислугой и еще менее привыкла убирать постель и ухаживать за собой. Но рядом стоял Роуэн и смотрел так выжидающе, как будто знал, о чем она думает, и надеялся, что резкость миссис Эванс заставит Гейл взорваться.
«Если понадобится, буду спать на полу! И отсутствие обоев на стенах не заставит меня отступиться!»
– Благодарю, миссис Эванс. Пожалуйста, скажите Флоренс, что я постараюсь ее не напрягать.
Мягкость тона Гейл слегка сбила с экономки спесь. В дверях миссис Эванс повернулась.
– Вы… будете есть с прислугой или…
– Мисс Реншоу, – вмешался Роуэн, – будет обедать либо со мной на первом этаже, либо, что вероятнее, у себя в комнате. Боюсь, ей придется много заниматься, и, как вам известно, – он одарил экономку ослепительной улыбкой, превратив непоколебимую женщину в краснеющую девчонку, – если она будет ждать меня, чтобы обедать вместе, то умрет с голоду.
