Экватор. Колониальный роман - страница 13

Ожидание куропаток редко длилось менее получаса при каждом «выгоне». Иногда случалось, что появлялись одинокие птицы, когда еще не были даже слышны голоса загонщиков. Основная же масса появлялась только к концу их работы, когда куропаткам оставалось только устремиться в сторону сидевших в засаде охотников. В это время Дон Карлуш любил сидеть в своем раскладном парусиновом кресле, выкуривая первую за утро тонкую сигару, и молча размышлять, пока собаки возятся у его ног, а заряженные Томе́ ружья ждут, что он схватит их в любую секунду, лишь только заслышатся взмахи крыльев летящей дичи. Король думал о том, что его в то время волновало, в частности, о полученной накануне телеграмме из Мозамбика, от тамошнего губернатора. Он хотел, и вполне обоснованно, абсолютных полномочий в управлении своей Провинцией, чтобы не лавировать в зависимости от настроений, попыток вмешательств в его дела со стороны министра по заморским территориям и политиков, управляющих колониями из Лиссабона. По сути, его история была похожа на ту, что пережил там же за несколько лет до этого Моузинью де-Албукерке, когда, будучи назначенным королевским комиссаром в Мозамбике, он в конце концов был вынужден подать в отставку, преданный соответствующим постановлением: при несогласии с ним короля, но, тем не менее за монаршей подписью, оно лишало его права принимать прямо на месте безотлагательные решения, без необходимости предварительно ублажать тщеславие политиков с Дворцовой площади. Дон Карлуш восхищался мужеством и военными качествами Моузинью, его патриотизмом и верностью короне. Даже на расстоянии король чувствовал, что был прав в том конфликте. Однако также хорошо и без излишних иллюзий король осознавал, что вряд ли сможет отстоять его перед правительством, без того чтобы спровоцировать политический кризис, совсем не желательный в то время. «В ссоре с правительством – из любви к королю, в ссоре с королем – из любви к родине». И вот, почти десять лет спустя, история повторялась: в полном бессилии Дон Карлуш наблюдал, как идет наперекосяк политика в заморских провинциях, ставшая уже предметом постоянных общественных споров, вместо того чтобы быть одним из важнейших государственных вопросов, порождающих консенсус и единство. Король вздохнул и, в раздражении, отогнал эти мысли прочь.

Еще никогда монархия и Королевский дом не подвергались такому количеству столь злобных выпадов. Не проходило и дня, чтобы республиканская пресса не разражалась бешенством по поводу короля, королевы, наследников престола и самого института королевской власти. Дон Карлуш открывал газеты и наблюдал, как на него нападают со всех сторон, карикатурно изображают, высмеивают и просто оскорбляют. Предлогом для этого могло служить все, что угодно: если он занимался политикой, говорили, что это потому, что он мечтает об абсолютной власти и лишь вносит путаницу в процесс управления государством. Если он, наоборот, намеренно держался от этого подальше, это означало, что страна, якобы, ему безразлична и интересны только охота в Алентежу и светские развлечения. Республиканская партия крепла параллельно с народным недовольством, престиж государства подрывался каждый день, будучи отданным на откуп любым крикливым демагогам в дешевой забегаловке; те немногие друзья, которые были у короля и которым он мог доверять, не имели никакого политического влияния, а если и имели, то быстро теряли его именно потому, что являлись его друзьями. Он был королем в королевстве, где чувствовал себя преданным со всех сторон, властелином Империи, которую великие нации – королевские дома, связанные с ним кровными узами – страстно вожделели и бессовестно домогались. Имея хотя бы малейший повод, Англия мигом увела бы у него всю его империю, вместе с ним самим и его троном. Моузинью был прав, разоблачив маневры англичан в Родезии и Замбии, но эти здешние недоумки никогда не понимали, что чем слабее король, тем в бо́льшей опасности будет сама империя. Это же касалось и Сан-Томе́ и При́нсипи, чьи кофе и какао доставляли кучу неприятностей английскому экспорту из Габона и Нигерии. Да, кстати о Сан-Томе́… Король вспомнил о намеченном обеде с тем парнем, которого ему так рекомендовали, с Валенсой. Поначалу Дон Карлуш поморщился, когда ему назвали это имя: он читал его статьи и ему показалось, что того нельзя назвать ни серьезным человеком, ни большим знатоком предмета, о котором он рассуждал. Но Королевский совет настоял на данной кандидатуре, особо подчеркнув, что это человек новый, не имеющий ни политических, ни партийных обязательств, вне сомнения интеллигентный и не без лидерских амбиций. И король позволил себя убедить: