– А как он умер-то?
– А ты совсем ничего не помнишь?
– Ну, вроде он на машине разбился, и…
– Ну вот и не говори, что не помнишь! – сказав это, отец громко и с явным удовольствием всхлипнул. – Сопли текут, – зачем-то поделился он крайне важной информацией.
Костя, который из-за выпитой водки немножко потерялся во времени и пространстве, ничего не ответил, хотя и сам замерз как собака. Ветер вроде как затих, но теплее от этого не стало. На какое-то время воцарилась острая, состоящая из множества мелких колючих секунд, почти мифологическая тишина. Тишину нарушила собака, завывшая где-то на дальнем конце кладбища. Кого-то она оплакивала, очевидно.
– Слушай… – Костя еле-еле разлепил намертво склеившиеся губы.
В руке он по-прежнему держал пластиковый стаканчик. А на небе – вот ведь чудо! – звезд определенно прибавилось. Или это опьянение давало о себе знать. Отец забрал у Кости съежившийся стаканчик и брызнул туда остатками водки. Пустую чекушку он экологично запихнул в карман.
– Пап, – Костя в последний раз выпил, водка разила совсем уж сивухой, – а вот представь себе.
– А?
– Представь себе, что существует реальность.
– Ну.
– Существует реальность, – Костя говорил невнятно, хотя очень старался. Чем больше он старался, тем большая белиберда выходила. – Реальность, в которой Женька не погиб. А выжил. И взялся за ум. Ну там, получил образование. Два.
– Чего два?
– Ну, два образования получил. И стал уважаемым человеком. Солидным, как Уинстон Черчилль.
– Как «Винстон» синий, скорее, – хохотнул отец.
– Не, – Костя похлопал онемевшими руками по карманам, ища сигареты. – Что, если есть реальность, в которой Женька стал нормальным. Ты бы в это поверил?
– Я бы за это выпил. Но у меня, как на грех, водка закончилась. Костя, к чему ты?
– А, не важно, – сказал Костя и огорченно закурил.
Почему, ну почему нельзя рассказать отцу о том, что случилось? О том, что Женька выжил каким-то чудом, и повзрослел, и поумнел, и потолстел, и пальто у него дороже, чем у отца, и очки солиднее. Батя примет его, Костю, за психа. Потому что так не бывает. Не может Женька быть одновременно мертвым и живым, находясь в какой-то мистической суперпозиции, подобно кошке Шрёдингера. Не может он одновременно находиться в двух местах – в могиле и суши-баре. Но как же тогда объяснить этот парадокс?
– Слушай… – Костя каким-то актерским, почти мефистофельским жестом поднял воротник своего пальто.
А еще эта половинчатая ущербная луна, а еще эти звезды, и скорбные елки, и ветер – какая удивительная, почти романтическая мизансцена! Вот она, вот она, вечность, – в этом унылом кладбищенском воздухе, в этих крестах и венках, в этих листьях, что шуршат под ногами, – вот она, вечность, и другой не будет.
– Ты когда-нибудь видел Арлекино?
– Костя! Ты же знаешь, что никакого Арлекино не существует, что Арлекино выдумали наши алкаши.
Костя не стал говорить, что он видел. И что тем утром, когда он глотал невкусный кофе из «Большой картошки», его вначале посетило видение (Арлекино), а потом уже и сам Женька явился.
«Боже ты мой, – обреченно подумал Костя. – Я вижу мертвых людей!»
– Почему вы с мамой считаете, что я у вас не вышел? – спросил Костя, еле шевеля губами – то ли от холода, то ли от спиртного, то ли от того и другого вместе. – И что мне нужно сделать, чтобы вы перестали думать, что я у вас не удался?
– Для начала, – отец, судя по всему, был абсолютно трезв, – перестать задавать нудные вопросы. А потом уйти от своей спящей красавицы.
