С этой минуты Валери Лоун пожирала ее собственная тень. Противопоставить этому ничего было нельзя – даже если чудесная, прекрасная Вселенная решила позаботиться о Валери.
Вселенная, где правит безумный Бог, которого тоже пожирает его собственная тень.
Валери Лоун бросилась к выходу…
Через площадку озвучки, наружу, вдоль по студийной улице, через Филадельфию 1910-го, мимо дворца развлечений Кубла Хана, вокруг марсианского города из песка, и потом к Будапешту периода восстания (где кастрированные красные танки до сих пор валялись пьяные от коктейлей Молотова), и через Колодцы Тени – прямо в изжаренную солнцем прерию, где ее поджидала шахта Анаконды номер Три.
Она ринулась во тьму Анаконды и оказалась в самом центре Катастрофы на Шахте в Спрингхилле. Внутри и снаружи все было абсолютно реальным.
Артур Круз и Джеймс Кенканнон бежали за ней.
У входа в пещеру Круз остановил Кенканнона.
– Позволь мне, Джим.
Кенканнон кивнул и медленно отошел в сторону, где вытащил трубку, которую принялся прочищать ершиком, который он достал из кармана рубашки.
Артур Круз вошел в пасть покрытой мхом пещеры. Там он стоял молча, пытаясь услышать звуки скорби – или безумия. Но он не услышал ничего. Пещера была глубиной в десять-пятнадцать футов, но могла бы быть самым глубоким колодцем в дантовом аде. Когда глаза Круза привыкли к темноте, он увидел ее. Она стояла, прислонившись к декорации, представлявшей скалу.
Валери попыталась спрятаться, когда он двинулся по направлению к ней.
– Не надо.
Он произнес эти два слова мягко, и она остановилась.
Он подошел к ней, сев на выступ скалы рядом с Валери. Она уже не плакала.
– Он дебил, – сказал Круз.
– Он был прав, – ответила она.
– Он не был прав. Он просто невоспитанный щенок, и я поставил его на место.
– Мне очень жаль.
– «Жаль» здесь не годится. То, что он сделал, было непростительно.
Круз хохотнул:
– То, что сделал я, тоже было непростительно. Теперь в меня вцепятся псы-юристы. – Он хохотнул громче. – Но оно того стоило.
– Артур, отпусти меня.
– Не хочу и слышать об этом.
– Но я должна это сказать. Пожалуйста. Отпусти меня. Из этого ничего не выйдет.
– Выйдет. Обязано выйти.
Она смотрела на него сквозь темноту. Его лицо словно утратило все черты. Но она знала, что если могла бы видеть его ясно, то увидела бы, как он напряжен.
– Почему это так важно для тебя?
Он долго молчал, а она ждала, ничего не понимая. В конце концов, он произнес:
– Пожалуйста, позволь мне сделать это для тебя. Я хочу… очень хочу… Чтобы у тебя снова все было хорошо.
– Да, но почему?
Он попытался объясниться, но это не было объяснением.
Это было о боли и восторге. Об одиночестве и открытии радости в кино. О том, каково это – жить без указателей и обретать будущее, которое всегда было для него лишь хобби. О стремлении к успеху. О достижении успеха и понимании, что фильмы подарили ему все – и она была частью этого. Все это не было рациональным объяснением, которое Круз мог бы предложить ей в связной форме. Он жил, прорываясь вверх, и она протянула ему руку. Это было маленькое, крошечное одолжение, и расскажи он ей о нем, она не смогла бы и вспомнить, о чем речь. И не могла бы представить, что эта мелочь сопоставима с тем, что он пытается сделать для нее.
Но по мере того, как год за годом накапливались в памяти Артура Круза, крошечная услуга вырастала в его памяти вне всяких пропорций, и теперь он изо всех сил пытался отплатить Валери Лоун добром за добро.
