– Ну, какие мне с моей подагрой латы, – ответил Бёрли.
– И мне с моей спиной, – смущенно произнес Роберт Сесил.
Разумеется. Как же я сама не подумала? У Сесила-младшего был искривлен позвоночник, хотя, вопреки утверждениям его политических противников, горбуном он не был. Злые языки утверждали, что в младенчестве он упал и ударился головой, но это была явная ложь, ибо голова его не только выглядела совершенно невредимой, но еще и служила вместилищем блестящего ума.
Внезапно у меня возникла одна идея.
– А можно быстро сделать для меня кирасу и шлем?
– Но с какой це… думаю, да, – сказал Роберт Сесил. – Гринвичская оружейная мануфактура способна работать очень быстро.
– Отлично. Я хочу, чтобы к завтрашнему вечеру они были готовы. И еще меч подходящей для меня длины.
– Что вы задумали? – встревожился Бёрли.
– Я собираюсь отправиться на южное побережье, возглавить тамошних новобранцев и своими глазами посмотреть, что происходит на море.
– Хансдон же объяснил вам, почему это невозможно, – вздохнул Уолсингем.
– Я настаиваю на том, чтобы выступить вместе со своими войсками. Если не с новобранцами на юге, то в Тилбери, когда соберется главная армия.
– А пока, мадам, вам необходимо перебраться в Сент-Джеймсский дворец, – сказал Бёрли. – Пожалуйста!
– Я привел для вас белую лошадь, – подал голос Роберт Сесил.
– Это взятка? – рассмеялась я (странно, что меня вообще что-то еще могло рассмешить). – Против белой лошади я устоять не могу, вы же знаете. Ладно. Она готова?
– Готова. И у нее новые изукрашенные серебром упряжь и седло.
– Как те, что герцог Пармский приказал изготовить для его торжественного въезда в Лондон?
Об этом факте донесли Уолсингему его осведомители.
– Лучше, – заверил меня Сесил.
Мы переправились через реку на лодках, после чего предстояло преодолеть еще десять миль до Лондона верхом. Вдоль дорог выстроились толпы растерянных и напуганных людей. Я сидела в седле так спокойно, как только могла, махала им рукой и улыбалась, чтобы подбодрить. Ах, если бы я еще могла подбодрить себя саму! Кроме толпящихся людей, ничего необычного видно не было. Небо затянули тучи, и для середины июля было холодно. Когда мы подъехали к Лондону, я не заметила нигде дыма и не услышала звуков канонады.
Сент-Джеймсский дворец представлял собой краснокирпичное здание, которое мой отец использовал как охотничий домик. Со всех сторон окруженный заросшим парком, он отстоял довольно далеко от реки, поэтому тут было безопаснее, чем в Уайтхолле, Гринвиче или Ричмонде. Однако, когда мы подъехали ближе, я увидела, что лужайки, где раньше гуляли фазаны, олени и лисы, превратились в армейские биваки. На траве разбили палатки, и между ними маршировали колонны солдат.
Хансдон встречал нас у ворот. На лице его отразилось облегчение. Он рассчитывал на мое благоразумие.
– Слава Господу, вы добрались благополучно.
Я спешилась и похлопала лошадь по шее.
– Юный Сесил знает, как меня умаслить, – сказала я. – Когда имеешь дело с королевой, подарок лучше, чем запугивание.
Всю вторую половину дня я наблюдала за марширующими новобранцами и писала моим командующим письма, в которых объясняла, что хочу находиться в войсках, сражающихся с герцогом Пармским, а не отсиживаться где-нибудь в деревне. Хансдон даже слышать об этом не желал, но, возможно, мне удалось бы убедить командующих основной армией, Лестера и Норриса. Тем временем прибыл Уолтер Рэли.
