Элохим - страница 42

– Мея, у меня такое ощущение, будто е*у самого себя, – как-то признался он сестре.

Исключением стали, как он однажды выразился в разговоре с Соломеей, «восемь лет мучительного воздержания, отданных Мариамме». За эти годы он ни разу не трогал сестру.

Соломея была единственным человеком, кому Ирод открыл свою страсть к Соломпсио.

– Не знаю, Мея, что творится со мной. Просто потерял голову.

– Какой кошмар! Чего ты истязаешь себя, Моро? Не цацкайся с ней, как с ее матерью. Возьми и натяни ее.

– В том то и дело, что не могу и не хочу. Боюсь наткнуться на бревно. Сыт по горло Мариамме. На этот раз не выдержу и убью ее на х*й.

Соломея была достаточно умна, чтобы дальше не идти. Ирода можно было настроить против Мариамме, но не против Соломпсио. Мариамме была чужая кровь, а Соломпсио своя. И она знала, что дочь Ироду несравненно дороже, чем сестра. Поэтому, когда Ирод рассказал ей о требовании дочери убить Коринфия, она тут же сказала:

– Так убей! В чем дело? Только смотри, чтобы маленькая шалунья в своей игре не добралась и до нас.

Соломея тогда как в воду глядела. Случилось то, что она предсказала. И теперь Ироду было не с кем посоветоваться. Новые условия Соломпсио отрезали ему путь к Соломее и Сайпро. Ему теперь оставалось страдать и терзать себя в глубоком одиночестве.

– Прямо тупик, нет выхода: и так нельзя и сяк нельзя. О Сосо! Сосо! Одна мука!

Внезапно Ирод вспомнил слова Соломпсио: «И в постели тоже!». Сначала его охватило сладкое вожделение: «Несомненно она только внешне похожа на мать, но во всем остальном вся в меня!». А он знал себя. Живо представил ее и себя в постели, охваченными одинаково необузданной страстью. Словно Мариамме ожила и предстала перед ним в облике Соломпсио. Он мысленно предвкушал высшее блаженство.

«И в постели тоже!», – сладострастно повторил он слова дочери и задумался. Теперь они прозвучали как-то иначе, более уверенно. «Да, она сказала уверенно, как опытная шалавка».

Вмиг к нему вернулся рой подозрений. «Да, она знала, о чем говорит». Он вспомнил злое уверенное выражение лица Соломпсио, сменившееся лишь после его вопроса на наигранную девичью невинность. «Какой дурак! Поверил девчонке». Он судорожно схватил золотой колокольчик со столика у кровати и потряс им нетерпеливо несколько раз.

Немедленно появился раб Симон.

– А ну-ка, вызови ко мне Черного Евнуха.

– Слушаюсь, Ваше Величество! Еще пришел Николай. Ждет давно.

– Что ему надо?

Николай Дамасский считался дворцовым писателем, а по сути, был одним из многочисленных нахлебников у царского стола. Писал биографию Ирода по собственной инициативе. Писал долго, годами, но никому не показывал. Другие нахлебники язвили, что «одному Богу известно, что он там у себя черкает по ночам». Он сам считал себя другом и советником царя. Ирод называл его в шутку «моя пишущая левая рука». Ирод был левшой. А его брата Птоломея, главного дворцового казначея, окрестил «моей считающей правой рукой». Николай старался при случае показать свою полезность, исполняя роль царского секретаря.

– Он сказал, что пришел по важному делу, Ваше Величество.

– Пусть тогда ждет. Мне не до него. Зови сюда евнуха.

Вскоре вошел Черный Евнух. Почти такой же огромный, как Ирод.

– Ты что, черная мразь! Совсем ох*ел, что ли!? А!?

Ирод сам был очень смуглый, почти черный. Теперь от злости он был черно-багровый.

– Что случилось, Ваше Величество? Что случилось? – спросил Черный Евнух дрожащим фальцетом.